Чужак - Вилар Симона. Страница 47

Карина стояла в стороне. Из головы не шли слова Торира о том, что привез он ее в дар Рогдаю. Но тот словно и не замечал девушку. Зато на Малагу быстро обратил внимание.

— Ишь какой! Сразу угадывается южная арабская кровь. Где и взял такого?

— Нравится? Тогда бери. Это мой подарок тебе, побратим.

Побратим — почетное звание. Но Карине показалось, что воевода уличей словно бы нахмурился, глянул искоса на гостя. Торир будто и не замечал, хвалил коня, рассказывал, что в нем арабская кровь соединена с кровью крепких жеребцов, каких разводят христиане в далекой Кастилии.

— Да грець с ними! — отмахнулся Рогдай. — Скажи лучше, что за такого коня запросишь. Я-то ведь еще не забыл, что ты шагу не ступишь, не обмозговав все.

Но Торир только отшучивался. Да и Рогдая такой дар явно устравал. Велел своим паробкам [72] поводить коня по кругу, восхищенно ацокал языком.

— Хорош, ах, хорош! — В какой-то миг Карина ощутила на себе взгляд Рогдая, но тот скользнул по ней словно по воздуху, вновь сосредоточив внимание на коне. Вскочил на него легко, прямо с крыльца, одним прыжком, засмеялся довольно, когда почувствовавший на спине чужого — Малага забился, стал брыкаться.

— Ох, любо! Люблю таких горячих и норовистых! — Малага же то вбок кидался, то гарцевал, дважды с ржанием на дыбы вставал, но улич удержался, сдавил железными коленями бока игреневого, рвал мундштуком ему рот.

В лице же Торира появилось что-то жалкое, он отвел глаза, подавляя вздох. А через миг опять улыбался.

— Ну что, угодил? — спросил он. «Он ведь с Малагой, как с ребенком, панькался, — думала Карина. — И вот отдал не раздумывая. А меня… А я?»

Стояла, опустив голову. Раба. Забывавшая в объятиях варяга, кем для него является. Вот сейчас и ее бритому Рогдаю предложит.

Но все были заняты только конем. Потом Рогдай соскочил с Малаги, вновь обнял Торира, поцеловал, звонко чмокая. Так, обнявшись, они и вошли в избу. Карина даже растерялась, оглядываться стала. Но тут к ней подошли женщины из челяди, с поклоном пригласили в дом, гостьей величали. Вот именно, гостьей, — Карина без труда понимала их диалект. И приняли ее ласково, принесли огромный ушат с горячей водой, на травах настоянной. После купания накормили сытно, рубаху чистую дали, поневу черной шерсти с яркой тесьмой по подолу. Ахали, когда она монисто надела.

— Ох, и балует тебя мужик твой, — цокали языками. И ни одна не заикнулась, чтоб к Рогдаю вести. Заприметив, что гостья утомлена, удалились с поклоном. Она же сидела и ждала, разглядывая тканые полосатые дорожки на выскобленном добела полу, вышитые рушники на оконцах Постепенно напряжение стало спадать, даже в сон склонило. Поразмыслив немного, Карина забралась на покрытую овчинами лежанку, уснула сладко.

Проснулась под вечер. Где-то однотонно били в кузне, доносилось квохтанье наседок. Девушка заметила на лавке у стены глечик с молоком, лепешки пухлые. Перекусив, не стала больше ждать. Вышла, а в избе пусто, словно, обслужив гостей, все разошлись. Однако вскоре она расслышала мужские голоса. Один, хриплый, был Торшин, второй, более звонкий, — Рогдаев. Она остановилась у занавешенной шкурой двери, прислушалась. Разговор шел на ромейском. Карина осторожно отогнула полость, глянула в щелку двери. Они сидели за длинным, уставленным снедью столом, уже не ели, разговаривали. И вдруг перешли с ромейского на славянский.

Говорил Торир:

— Я помню, в скубе [73] мы порой посмеивались над твоей тоской по своим краям, Рогдай. И что тебе не жилось в Константинополе? Хотя, вижу, ты не прогадал, вернувшись. В Византии ты был всего лишь этериотом [74] , а тут до главы-глав над уличами сумел подняться.

— Да уж, Доля не подвела меня, — хмыкнул Рогдай. Стал рассказывать, как он возвращался в эти края с обозом своим да с дружиной малой. Думал сперва в Киев податься к князю Диру, тот бы его принял (Карина даже по плечам сидевшего к ней спиной Торира заметила, как он напрягся при этих словах). Да вот только довелось Рогдаю тогда вместе с уличами в схватку с хазарами вступить, и так они находников отогнали, что местные сами предложили ему остаться. Ну, он свое не упустил, через год уже воеводой стал, а там исхитрился на совете старейшин так все повернуть, что его главой-глав избрали.

Он рассказывал это то по-славянски, то, переходя на рамейский, и тогда Карина ничего не понимала. В покое темнело, Рогдай встал, чиркнул кремнем по кресалу, зажег фитили на носике подвешенной на крюке лампы. Вернувшись к столу, какое-то время стоял, не сводя потемневших глаз с варяга. Тот невозмутимо отрезал ножом куски мяса.

— Знаешь, Ясноок мой, — начал Рогдай, — я ведь часто вспоминал о тебе. Скучал шибко.

Рука Торира замерла. И в наступившей тишине ощутилось какое-то напряжение. Потом Торир ответил глухо, с рыком в голосе:

— Забудь о том. Мы побратимами стали. Теперь мы родня кровная, а остальное — грех.

И он глубоко вонзил нож в окорок:

Карина ничего не поняла. Видела только, что Рогдай словно разозлился.

— Это ведь ты с побратимством придумал, хлопец. От меня так отказаться хотел?

Торир вздохнул.

— Вспомни, в скубе итак многие на нас косились. И хотя в Царьграде никого не удивишь подобными отношениями, но мы жили среди наемников а они за это и удавить тихо могли. Ведь многие уже шептались, что ты не зря меня по службе продвигаешь. А так мы сразу родней кровной стали. Сейчас же… Мы уже другие, Рогдай, по иной земле ходим, иным богам служим. И если о чем-то дознаются… Позором покроют, проклянут люто.

— Да, — свесил бритую голову князь. — Но как вспомню, какой ты был… белокурый, стройный как тополек. Многие на тебя заглядывались. А сейчас… Огрубел, бородой зарос, как древлянин.

— Так надо; Чтоб таким меня твои люди и запомнили да не признали потом.

Рогдай стоял, возвышаясь над Ториром, глядел на него так.. Карине не понравился этот взгляд. Тоска в нем какая-то волчья была. Но заговорил он спокойно:

— Как разумею, ты не отказался от задуманного. Все месть свою лелеешь? По себе ли дело взял, хлопец? Я-то с ними теперь воюю, знаю их силушку.