Чужак - Вилар Симона. Страница 51

Торир слышал каждое его слово. Вот он и вернулся в Киев. Почти вернулся. Пока же не мог отвести взгляд от Витичева наверху. Но не Витичев он видел, а алеющий перед его глазами совсем иной закат, и дым черный поднимался в небеса вместе с душами тех, кого он знал и любил…

В Киев прибыли затемно. Карина глядела во все глаза. Столько была наслышана о великом граде на Днепре. А увидела… Первое впечатление — огни, огни, огни. Огни горели вдоль реки, огни поднимались по склонам, а в вышине горели огни Горы, освещая мощные бревенчатые башни, ряды гигантских частоколов. Сколько же люду тут живет, сколько строений? Хорос-Солнышко уже давно почил, а люди словно и не спешат расходиться. Снуют на пристани, горят плошки на высоких шестах, освещая всю эту суету. Так вот каков он, стольный Киев!

Но Торир не дал толком оглядеться. Едва пристали смоленцы у пристани шумной Почайны [78] , он тут же сошел, даже знака Карине не подал, но она так и побежала следом, боясь потерять его алый плащ в сутолоке. Даже с приветливыми корабелами не удалось проститься. Но в какой-то миг варяг замер. Карина заметила, на кого он глядит, даже ахнула, схватив его под руку.

— Торир!..

— Вижу.

От пристани как раз отъезжали несколько всадников, и один из них беловолосый, с повязкой на глазу, был тот Олаф, которого они видели в Копыси.

— Идем, не останавливайся, — потянул Карину Торир.

Они шли, пока не оказались среди строений нижнего града — Подола. Здесь уже было поспокойнее. Стояли окруженные заборами избы, долетали запахи стряпни, слышалось, как матери кличут загулявшихся ребятишек, закрывались ворота лавок Дворы здесь располагались привольно — кому где строиться понравилось, идти приходилось петляя, огибая то одно дворище, то другое. За крепкими заборами высились скаты крыш, нависали кроны садовых деревьев.

Торир шел быстро, Карина еле поспевала за ним. Попыталась, было заговорить, но словно с каменным. И обидно стало девушке. Вроде и ведет Торша с собой, но точно тварь бессловесную. Вот возьмет она сейчас, отстанет и пойдет искать терем певца Бояна. Но не ушла.

Наконец Торир свернул к реке и нашел то, что всегда искал, — капище Перуна. Не на своем месте было капище, прежде на Горе киевской располагалось. Но когда братья Аскольд с Диром обосновались в Киеве, они его в низину спустили, предоставив почетное нагорное место служителям Белеса и богу их торговому.

Торир постучал у ворот, сделав Карине знак ждать. Она и ждала. Долго ждала. Прохожие глазели на одиноко стоявшую девицу. Она отворачивалась. Знала ведь, что в градах одинокой девке не дело ходить, да еще в потемках. Любой за волочайку может принять, пристать, обидеть. Но Торир велел ждать, она и ждет. Град уже стихать начал, она проголодалась, да и извелась вся. Вскоре и сторожа разошлись по Подолу, стучали колотушками. Карина забилась под частокол, села, обхватив колени. Не хотелось, чтоб сторожа заметили да пристали с расспросами. Что скажет им? Вот, прибыла в Киев, словно бродяжка какая. Даже милый покинул.

В какой-то миг она будто задремала. Очнулась, когда что-то теплое, влажное коснулось лица. Карина так и подскочила. От нее в сторону шарахнулась собачонка. Но не ушла совсем. В проблесках света, идущего из-за ограды капища, было видно, как она, виляя хвостом и поскуливая, вновь стала приближаться. Карина протянула руку, и животинка прильнула к ней, стала ластиться. Девушка вдруг заплакала, ощутив себя подобной этой бездомной собаке. Ведь так же жалко льнула она к своему варягу, и так же, как она сейчас собачку, он порой пригревал и голубил ее. А ведь и спасал ее, и словно нежность в нем была, даже однажды женой назвал, позволив зародиться в душе надежде. Но одно Карине понять надо: неспроста вел ее с собой наворопник, какая-то нужда ему в ней. А какая?

Наконец ворота капища скрипнули. Первым вышел волхв в длинной одежде, за ним Торир. Огляделся, увидел поднявшуюся навстречу Карину с собачонкой на руках.

— Что это у тебя? Брось.

Она подчинилась, покорно двинувшись за ними. Жалко только было поскуливавшую сзади собачонку. Идущий рядом с Ториром волхв вывел их к самой воде, где у причалов покачивались привязанные челны. Когда они взошли на один из причалов, что-то лежавшее поперек настила зашевелилось, стало приподниматься. Даже Торир отпрянул от неожиданности. Однако волхв спокойно подошел, молвил что-то тихо. И это нечто отползло, неуклюже переваливаясь, освободило проход.

Когда отчалили, волхв пояснил:

— Бирюн это, калека убогий. Ноги у него отрублены до колен, рука лишь одна осталась, да на лице от шрамов только единый глаз видит. Давно он обитает в Киеве. Мы его прикармливаем, чтобы принадлежащие капищу лодки ночью охранял. А то уведут, и богов не боясь. В Киеве ворья как нигде в округе.

Карина оглянулась через плечо: калека, опираясь на руку, приподнялся, глядя им вслед, и ей показалось, что она видит, как сверкнул во мраке его единственный глаз.

Перунник-проводник легко вел челн, направляя мимо киевских возвышенностей. Вот и огни на дозорных башнях Горы исчезли за поворотом реки. Днепр увлекал лодку, как широкая, чуть мерцающая дорога, пересеченная призрачными в ночи кудрявыми островами. Карина чувствовала, как напряжен сидевший на носу лодки Торир, на нее же это мерное покачивание и тихий плеск действовали убаюкивающе. Она все время зевала да шлепала комаров, пока Торир не сжалился, не дал свою накидку. Девушка укуталась в нее, еще хранившую тепло его тела, свернулась калачиком, облокотись о борт. Голова ее сонно склонилась. Карина уже почти задремала, когда волхв негромко сказал варягу:

— Спокойная у тебя девка. Такое дело ей предстоит, а она спит себе.

— Да не ведает она еще ни о чем, — небрежно бросил Торир.

В темноте Карина широко открыла глаза. Сна, как и не бывало. А сердце забилось гулко, нехорошо. Понимала, что варяг уже решил ее судьбу, ждала, может, еще хоть словом обмолвится, узнать о дальнейшем хотела.

Во мраке лодка вошла в узкое устье одной из впадающих в Днепр речек. Когда причалили, вышли, топкий бережок зачавкал болотной жижей. Оглушительно квакали лягушки, гудели комары. Перунник стал уводить Торира с его спутницей от воды вверх по склону. И тихо тут так было, словно и не лежал рядом многотысячный град Киев. Их окружала густая чаща, сыч кричал заунывно. Вокруг росли могучие деревья, оплетенные мхами, диким плющом. Подлесок не давал и шагу ступить с тропы. Подниматься во тьме и по крутому спуску было несподручно, но, когда поднялись, увидели свет. В углублении плоского камня горел огонь, над ним возвышался идол. Скорее поймешь, чем разглядишь, что это изваяние Громовержца.