Исповедь соперницы - Вилар Симона. Страница 14

Окрыленный надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по горло — обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности и постоянного внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что вез с собой, я превращал в золото еще по пути, ибо нет лучшего способа обогатиться, чем, двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретенные на юге. Цены на них росли, как опара в квашне. Я даже увлекся заключением торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.

Не приведи Господь, об этом бы узнал мой отец, благородный тан Свейн Армстронг из Незерби! Он глубоко презирал всех, кто подсчитывает доходы с продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс — упрямый, твердолобый, цепляющийся за старину. И еще не известно, как отец примет моего Адама, незаконнорожденное. Но крещенное дитя сакса и сарацинки. Этот мальчик так много значил для меня. В нем одном заключалась память о Фатиме, которая была больше чем доброй супругой и дала мне все, что я так высоко ценил — тепло дома, любовь, привязанность.

На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить утехой своему господину. Но отныне я помолвлен с христианкой, дамой королевской крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать, что сулит мне этот скоропалительный союз.

После окончания моей миссии в лондонском Темпле был совершен обряд выхода из Ордена. Однако и после этого гроссмейстер Темпла окружил меня почетом, а во время беседы дал понять: чтобы ни случилось, если на то будет моя воля — я останусь в рядах братства. Ордену необходим человек, связанный родственными узами с Генрихом Боклерком, самым непредсказуемым из королей. Ибо хотя со дня основания братства тамплиеры почитают главой папу Римского, но и земных властителей нельзя не принимать в расчет. Здесь, вдали от Святой Земли, Орден не имел той силы, что на юге. Поэтому гроссмейстер и был рад, когда я изъявил согласие, и высказал просьбу по мере возможности следить за движением в Святую Землю новициатов Ордена. За это мне была обещана всяческая поддержка, ибо, породнившись с королем, я невольно оказывался втянутым в политику, а раз так — помощь тамплиеров может оказаться необходимой.

Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий день моего пребывания в Англии я двинулся на восток, в графство Норфолк. Передвигался я как знатный вельможа: две моих баржи медленно плыли по Темзе, затем вверх по реке Ридинг, а по берегу скакали охранники из Темпла, закованные в железо.

Сидя на носовой палубе первой баржи, я с наслаждением вглядывался в расстилающийся передо мной пейзаж. Конечно февраль не лучший месяц для путешествий, однако зима в этом году выдалась мягкая, погода была хоть пасмурная, но сухая и безветренная. И это щемящее ощущение, что вернулся домой… Черные ветви деревьев четко вырисовывались на фоне серого неба. Деревянные домики на берегах не казались унылыми, слышался лай собак, мычание скотины. Речные камыши и травы, расцвеченные всеми красками, от красно-коричневой до золотой, пробирались то там, то здесь на темной земле и на обледенелых берегах реки. На горизонте время от времени появлялись колоколенки церквей, на склонах темнели полоски пашен, а порой отара овец переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.

Все это было невыразимо близким и памятным. Даже пятнистая кошка, сидевшая подле огромного водяного колеса мельницы, умилила меня — ведь в Святой Земле почти нет кошек, а те которых удается увидеть — худых, большеухих, с длинными мордами — черт знает что, а не кошки.

Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с детской прямотой заявил, что считает Англию отвратительной. Унылые черные деревья без листьев, грязь и глина разбитых дорог, постоянный туман, проникающий сквозь одежду, — и это в феврале, когда в Святой Земле уже цветут, распространяя дивный аромат, миндальные сады! Здесь же скверно пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.

В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге от всего, что видел. Пенда был сакс, рожденный в рабстве еще в бурге моего отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был со мной, был мне и слугой, и другом, и нянькой, и охранником.

Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело насвистывал. Обычно он угрюм и несловоохотлив, и свист для него — выражениенеобычайной радости. Я видел его крепкую фигуру с широко расставленными ногами и заложенными за спину могучими руками.

Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся.

— Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!

Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжелыми веками и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Брить бороду по восточному обычаю он начал давным-давно, так что сакса в нем теперь и не распознаешь.

Недалеко от Пенды, на краю баржи сидит мой каменщик француз Симон — Саймон, как тотчат переиначили его имя в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда готовый расхохотаться или пошутить. Аббат Сугерий, узнав, чтоя собираюсь возводить замок, порекомендовал мне этого парня, как прекрасного мастера-каменотеса и как отличного организатора работ. Не знаю, не знаю. Пока я лишь понял, что Саймон большой мастер соблазнять девиц. Да еще у него великолепные способности к языкам. С французского он вмиг перешел на нормандский диалект; а за считанные дни, что провел в Англии, уже нахватался местных словечек и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам на берегу.

К вечеру мы достигли устья Ридинга и остановились на ночлег на постоялом дворе.

Что и говорить — английские постоялые дворы заслужили права называться худшими в мире. Адам был в ужасе — блохи, грязь, копоть, везде куры и запах навоза. От сырых дров валил дым от которого щипало в глазах. И тем ни менее, накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох.

Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые к столу. На Востоке нет таких обильных пастбищ, как в Англии, нет столь плодородной земли, чтобы выращивать пшеницу. Там мы ели мясо маленькими порциями, приправляя его специями, а обязательную еду англичан — хлеб, заменяли разными овощами и фруктами. К тому же моего маленького крещеного сарацина удивило, отчего это в Великий Пост люди столь спокойно едят скоромное. Я стал объяснять, что Англия далеко от Рима, да и английская церковь столь самостоятельна, что здесь на многое смотрят сквозь пальцы. В частности если и выдерживают пост, особенно в монастырях и поместьях, то простолюдины зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но пока я говорил, моего сына стало клонить в сон и я отнес его на кучу соломы в углу.

Вскоре разошлись на ночлег и мои спутники. Я проверил посты, а сам устроился у огня, немного в стороне, чтобы не так мешал дым. Сидел усталый, но расслабленный и умиротворенный.

И вот тогда я подумал о Бэртраде.

Три тысячи щепок Святого Креста, — но меня не покидало ощущение, что я попал к ней в силок, точно птица. От этого я испытывал некое потаенное неудовольствие и сам сердился на себя. Ведь те преимущества, какие нес с собой брак с Бэртрадой, были просто неописуемы. Я и в мечтах бы не смел предположить, что стану зятем самого Генриха I. И все же мне было как-то не по себе. В глубине души я гордился тем, что всегда и всюду сам направлял свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.

Как сказал восточный мудрец, «единение душ в сотни раз прекраснее, чем единение тел». И я хотел для себя любви в браке, как основы благополучия и нежной дружбы двоих. Мечты? Возможно. По возвращению в Англию, я скорее всего женился бы на дочери какого-нибудь из соседних землевладельцев, исходя из практических соображений насчет земли и приданного. Но нет, я знал себя и знал, что помимо общего ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая возлюбленная, которую я научу всему, что сам познал на Востоке. Упоительные ночи, единение плоти, экстаз… И помимо этого — зов сердец. Но теперь, когда за меня все решено, найду ли я все это в столь капризной и надменной женщине, как дочь короля?