Исповедь соперницы - Вилар Симона. Страница 38

Мне стало невыносимо сидеть у огня, я вышел наружу. Мой дом — Фелинг, усадьба отца, деда, предков. Здесь все, как и положено в богатом бурге. Строения добротны, из толстых бревен с крытыми тростником скатами кровли. Саксы говорят: «Мой дом — моя крепость». И свои усадьбы всегда ценят поболее грязных, вонючих городов, куда норманны внесли оживление и где расплодилось столько торгашей и ремесленников. И где те же норманны ввели этот дурацкий закон — гасить вечером по знаку колокола огни, якобы во избежание пожаров. Дурость какая-то, гасить свет по сигналу. А этот новый нормандский закон, воспрещающий саксам охотиться в королевских лесах? Это уже нажим на наши старые свободы. Эдгар же говорит, что закон этот принят, дабы уберечь зверя от массового истребления. Словно зверя вообще можно истребить. Тьфу, опять я об Эдгаре.

Я пересек двор и меня обдало ледяным ветром. Усадьбу окружал вал с частоколом, по верхам которого шла галерея для дозорных. По лестнице я поднялся на нее. Стоял, вдыхая холодный сырой воздух. Погода соответствовала моему настроению — ветер, снег со льдом. А небо в тучах до самого горизонта, словно кто-то накрыл мир крышкой чугунного котла. И вдаль уходят поросшие тростником и осокой фэны. Унылый пейзаж, оживляемый то тат то здесь группами деревьев. Скука. И лезут всякие мысли, что давно пора начать осушать эти земли, рыть водоотводные канавы, копаться в земле. Как пахотный черный человек. А я, Хорса сын Освина, рожден быть воином. И все же за всю мою жизнь, если не брать в расчет мелких стычек с норманнами, я так ни разу по настоящему и не обагрил меч кровью. Живу, как сокол, с которого не сняли колпачок. Ах, встрепенуться бы, взлететь, почувствовать настоящую охоту, крик жертвы, ее вкус…

От горестных раздумий меня отвлек силуэт всадника, появившийся меж зарослей осоки. Я видел на нем черный плащ с капюшоном, его лохматого пони, а по посадке определил, что скачет не воин. Кого же это принесло в такое ненастье? А ведь несется во всю прыть, не опасаясь скакать по гололедице. Меня разобрало любопытство. А потом я узнал его. Это попечитель старой церкви святого Дунстана. отец Мартин.

Когда я спустился с галереи, привратник уже открывал створку ворот. Священник едва завидел меня, так и кинулся.

— Благородный Хорса! Я проскакал много миль, и молю о помощи.

Я слушал его сбивчивый рассказ и у меня даже челюсть отвисла. Клянусь одноглазым Воданом, [39] ну и дела! В фэнах мятеж. И уже не первый день. Саксы болот восстали против людей алчного Ансельма, отбили их нападение, загнали в топи, скрестили с ними оружие! И возглавляет мятеж женщина, по сути девчонка, подопечная Ансельма и внучка того самого Хэрварда, о котором я не раз пел песни. Зовут ее Гита. А ведь я знал, что она существует, но давно решил, что Гита Вейк ушла от мира, стала затворницей в каком-то монастыре. Она же оказалась новой Боудикой [40] этой земли и люди готовы сражаться за нее.

— Поначалу Гите и ее людям удалось отбиться от людей Ансельма, — говорил священник, не замечая потоков, что текли по лицу. Его капюшон совсем промок, как и борода, но глаза живо горели. — Я не вмешивался в эту затею, считая, что мое звание духовного пастыря не соответствует войне. Но вчера из Бэри-Сэнт-Эдмунса прибыл сам аббат Ансельм и с ним целое войско. Они окружили земли леди Гиты и не скрывают своих намерений поквитаться с мятежниками. Вчера прямо у моей церкви произошла жестокая стычка и опытные воины аббата разбили отряд мятежников. Те отступили вглубь фэнов, а воины наступают и не сегодня-завтра они доберутся к Тауэр Вейк, где укрылась леди Гита со своими людьми. Вот тогда я и решил не медлить, а постараться сообщить саксонским танам в какой опасности находится внучка Хэрварда.

Я слушал и внезапно ощутил кипение в крови. Серый хмурый день вдруг засиял для меня яростным светом славы. Восстание! Наконец-то.

Я с трудом перевел дыхание.

— К кому ты уже обращался, поп?

— По началу я поехал в Незерби, чтобы предупредить герефу. Но Эдгар Армстронг, как оказалось, уже две недели как уехал, говорят он даже покинул Норфолк.

Я это припоминал. Две недели назад Эдгар куда-то собрался и, оставив нас, ускакал неведомо куда. Ну и черт с ним. От него все равно никакого проку.

— После этого, — продолжал священник, — я посетил молодого тана Альрика из Ньюторпа. Он тут же собрал своих людей и отправился в фэнленд. А я поспешил к вам. Ведь всем известно, что Хорса из Фелинга слывет известным защитником прав и свобод саксов.

Конечно так и есть. И теперь я должен поспешить на помощь внучке Хэрварда. Должен не медля. Это будет мой мятеж. Поэтому, едва дослушав отца Мартина, что де ему еще надо поспешить к благородному Бранду, я сгреб его за грудки.

— Ко всем чертям! Сейчас ты, поп, поведешь меня к Тауэр Вейк. Я немедленно соберу своих людей.

Это надо же, мальчишка Альрик уже снял со стены меч, а я все прозябаю в Фелинге! И я разозлился, когда священник стал твердить, что он не может вести меня, что ему надо к Бранду и иным. Он считал, что если таны объединяться, а мудрый Бранд сумеет переговорить с Ансельмом, дело может еще кончиться миром. Нет уж, разрази меня гром! К дьяволу толстяка Бранда, к дьяволу переговоры. Я хотел мятежа, крови, схваток. И не желал пропустить час своей славы.

Мы собрались скоро. Мои парни, засидевшиеся в дыму усадеб, с радостью седлали коней, облачались в обшитые бляхами куртки, брали огромные секиры — доброе саксонское оружие, каким еще наши предки бились с завоевателями Вильгельма. Я велел даже сыну Олдриху собираться. Ему уже четырнадцать, он и йоль отмечал со мной в этом году. Даже рассказывал, как к девке приставал. Откуда было взяться девке на йоль, объяснить не мог. Врал наверное. Хотя в Незерби и поговаривали, что сам Эдгар не отказал себе в удовольствии провести ночь с некой заезжей особой. Черт! Опять я об Эдгаре.

Женщины в Фелинге, напуганные нашими сборами, квохтали, путаясь под ногами, плакали. Мои жены цеплялись за меня. Только благородная Гунхильд была спокойна. Сама сняла со стены и подала мне секиру.

— Буду молиться, чтобы все обошлось малой кровью.

Но я-то хотел крови. О, как я ее хотел! Наконец-то я был соколом, с глаз которого сняли колпачок и который рвется в полет. А все эти причитания… Женщины глупы и слабы. Хотя нашлась одна, которая не убоялась войны. Но ведь в ней текла кровь самого Хэрварда! И еще не зная ее, я уже был готов жизнь за нее отдать.

Мы ехали быстро, как только смогли. Перед глазами мелькали то струи дождя, то снежные хлопья. Облака льнули к земле и вскоре начало темнеть. Кони поскальзывались в грязи и гололедице. Ехать было нелегко, но я по сути не следил за дорогой, вверясь такому знающему фэны проводнику, как отец Мартин. И когда путь позволял нам ехать рядом, начинал его расспрашивать о Гите Вейк. Все больше восхищался ею. Оказывается эта смелая девушка оставила свой монастырь, как только прознала, что ее люди в беде. Она как раз прибыла в Тауэр Вейк, когда туда пришли люди негодяя Уло и по ее приказу их всех убили. После она обратилась за помощью к герефе Эдгару, но он отказал ей. Попросту удрал, как я теперь понимал, вспоминая в какой спешке он покидал йоль. И это потомок Гарольда Годвинсона? Нет, это подонок, трус, нидеринг! [41]

Вскоре мы выехали на тракт достаточно удобный для быстрой верховой езды. Это была старая, проложенная еще римлянами дорога, ведущая из Дэнло в центральные графства Англии. Большая часть этого пути некогда входила во владения Хэрварда, но ее, как и все остальное прибрало к рукам аббатство Бэри-Сэнт-Эдмунса. И все смирились, что аббат берет за проезд здесь значительную мзду. Однако вот наконец появилась женщина, сумевшая указать им место. А эти псы норманны еще смеют говорить, как убоги и неинтересны саксонки!