Лесная герцогиня - Вилар Симона. Страница 67

– Мессир, у вас прекрасные владения в округе Меца. И если я получу что-либо – ну, скажем, господский манс с постройками, к которому примыкают несколько бунариев пахотной земли, я помогу вам решить этот вопрос.

Гизельберту захотелось ударить наглого грека. Сдержался. Пообещал даже более. Господский манс с постройками и землей и доходы с трех пчеловодческих деревень, если Леонтий поможет ему.

Леонтий не верил в пустые обещания. В тот же вечер он приготовил грамоту и, лишь когда Гизельберт приложил к ней свою печать, поделился с ним своими мыслями. Видел, что принцу его план пришелся по душе. Тот даже повеселел, пока вновь не стал тревожиться, смогут ли они найти Эмму до того, как ее отыщет Ратбод.

– Нужно поторопиться, – сказал он то ли себе, то ли греку. И тут же ткнул его в грудь пальцем. – Это сделаешь ты. Я не позволю пользоваться данным тебе дарением, пока ты не отыщешь герцогиню.

– Почему же я? – расстроился Леонтий.

Но Гизельберт уже сказал свое последнее слово. Пришлось подчиниться, хотя Леонтий и пытался объяснить принцу, что его появление только вспугнет Эмму.

– Ничего, ты будешь осторожен, – не терпящим возражений тоном говорил Гизельберт. – Ты так логично объяснял мне, как искать этого Меченого, а с ним и мою сестру, что никто не справится с этой задачей лучше тебя. Я дам тебе людей и средства, а в остальном да поможет тебе бог.

«Или сатана», – мрачно подумал Леонтий и на другой же день отбыл из Меца.

Гизельберт тоже не задерживался в своей резиденции. Теперь, когда Ренье мог единым росчерком пера лишить его всего, он стал решительно вербовать себе сторонников среди лотарингской знати и духовенства. Не скупился на дарения, был любезен, обещал все, что мог и не мог, а главное, использовал вовсю свое обаяние. Даже свой гарем распустил: кого выдал замуж, кого пристроил в монастырь. Теперь он вмиг сделался благочестивым и достойным юношей, искал поддержки в каждом, не боялся опуститься до лести или унижения, гарантировал старые свободы феодалам, которых решительно прижал в свое время его отец.

В августе он совершил поездку в Германию. Если король Генрих поддержит его при получении наследства, он готов верой и правдой служить ему. А в сентябре уже находился при дворе короля Карла. Зная слабость Простоватого к красивым юношам, выглядел влюбленным и покладистым и совсем очаровал Карла. Даже вызвал ревность признанного фаворита Аганона. С королевой Этгивой был предельно любезен, зная о ее возросшем влиянии. Здесь же, в рейнском дворце, узнал, что Ратбод все еще не нашел жену герцога. Это обнадеживало. И когда Гизельберт отправился в Париж к Роберту Нейстрийскому, настроение у него было приподнятое, даже несмотря на отсутствие сообщений от Леонтия.

В Париже его встретили не столь тепло, ясно дали почувствовать, что здесь все заинтересованы в воцарении в Лотарингии дочери Эммы. Об этом сообщил Гизельберту некий священник Гергарт, происходивший родом из Лотарингии. Сам же он пообещал, что в случае, если Эмма объявится среди своей робертиновской родни, немедленно сообщит об этом Гизельберту, так как считал, что Гизельберт лучше распорядится наследием отца, чем нежели при его малолетней сестре Лотарингия попадет под власть франкских правителей.

– Если ее, конечно, первым не найдет Роллон.

И он поведал принцу Лотарингскому, что и герцог Нормандский также заинтересован в поисках Эммы – своей прежней возлюбленной.

Гизельберт уже собирался покинуть Париж, когда к Роберту прибыл сам Роллон. Он поразил Гизельберта своей силой и мощью. И тем поразительнее было, что этот человек, казавшийся несокрушимым как скала, до сих пор не в силах забыть женщину, которую сам же когда-то изгнал.

Роллон Нормандский прибыл в Париж вместе с сыном, и Гизельберт был свидетелем, с какой уважительной нежностью относится крещеный язычник к сыну. Они были почти неразлучны – викинг и его шестилетний сын, столь удивительно схожий с отцом. Гизельберт даже ощутил грусть. Ведь он тоже похож на отца, тоже был единственным наследником, но Ренье так и не стал ему настоящим отцом, они всегда были врагами, с тех самых пор, как Гизельберт начал что-то соображать и понял, что ни он сам, ни его тихая матушка ничего не значат для Длинной Шеи.

И его ненависть к Ренье выросла из прежней детской обиды. Однако в последний раз он явно переусердствовал, ведь Ренье сам прибыл к нему с мировой. И сдержи неприязнь Гизельберт – он не носился бы как угорелый по всей Европе, выискивая сторонников, не вздрагивал бы при прибытии любого гонца, ожидая, что тот привезет вести от Леонтия.

Однако внешне Гизельберт никогда не показывал, в каком напряжении пребывал последнее время. Он был смешливым, обаятельным, раскованным. Любезным с Робертом и герцогиней Беатриссой, по-приятельски непринужденным с Роллоном, даже с Гийомом смог поладить, когда подарил ему щенка лотарингской овчарки. А когда они с Роллоном, охотясь в лесу близ Парижа, загнали матерого оленя, язычник даже пригласил его на турью охоту в свои земли.

Они славно поохотились и теперь непринужденно разговаривали, наблюдая, как разделывают тушу оленя.

– Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я буду охотиться рука об руку с сыном Длинной Шеи, – невольно усмехнулся Роллон.

Гизельберт бросил на язычника быстрый взгляд из-под ресниц.

– Да уж, друзьями вы никогда не были. Я знаю эту историю, когда вы держали моего отца в плену.

– А твоя матушка привезла мне выкуп за него, – кивнул Роллон. – Она тогда поразила меня. Ведь я был грозой побережья Лотарингии, а она не побоялась. И я не смог устоять перед ее мужеством.

Гизельберт резко отвернулся, стараясь, чтобы этот варвар не заметил, как исказилось злобой его лицо. О чем говорит этот язычник? Гизельберт считал историю с выкупом наибольшей глупостью в жизни матери. Она не должна была унижаться ради человека, который всегда пренебрегал ею. Вслух же он лишь отметил, что, не выпусти тогда Роллон его отца, последний бы никогда не лишил его женщины, которая, видимо, столь дорога ему.

Несмотря на желание казаться беспечным, Гизельберт все же не смог скрыть недобрых интонаций в голосе. И понял, что Роллон сразу уловил это. Поглядел на него, словно только что разглядел по-настоящему.

– Да и ты бы не боялся, что Ренье лишит тебя власти в Лотарингии.

Дьявол! Этот язычник, видимо, знал достаточно, чтобы вот так осадить его. Но Гизельберт все превратил в шутку.

– Я ведь сын не только Ренье, но и своей матери. А она, как вы помните, умела добиваться своего.

Но Роллон, видимо, думал уже о другом.

– А что ты скажешь о второй жене своего отца?

Он спросил это спокойно, казалось, его больше интересовало, не потерял ли подкову его конь, но Гизельберт улыбнулся про себя. Еле заметная дрожь в голосе Роллона выдавала с головой его волнение.

– Что я могу знать о женщине, о которой в Лотарингии никто ничего не знает?

– Но ведь поговаривают, что у тебя есть сестра?

Гизельберт лишь пожал плечами. И застыл, увидев так и полыхнувшую в серых глазах северянина боль. Стал смеяться.

– Я вижу, что вам все же есть о чем пожалеть, когда вспоминаете, что выпустили Ренье из плена: а теперь он стал господином и супругом вашей красавицы.

Но живая реакция Роллона на то, что у его возлюбленной есть ребенок от другого, заставила Гизельберта заинтересоваться самой Эммой. Женщина, сумевшая оставить неизгладимый след в душе такого красивого и мужественного человека… Интересно, какие выводы может из этого извлечь сам Гизельберт?

Но долго рассуждать об этом Гизельберт не стал. Особенно, когда, вернувшись в Париж, застал там гонца от Леонтия.

– Он ждет вас в Льеже, – сообщил посыльный, но более ничего добавить не мог.

«Почему Льеж?» – думал Гизельберт. Он не любил этот город, в котором правил преданный его отцу епископ Стефан. И Леонтий, находясь в Льеже, если что-то знал, мог продать секрет пребывания герцогини Стефану. Если сочтет, что принц заплатил ему недостаточно. Поэтому Гизельберт решил поспешить, уехал из Парижа, ни с кем не простившись.