Ведьма и князь - Вилар Симона. Страница 42

Оказалось, что волколак, прыгнув, дотянулся до его ступни и рванул ее. Боль была такой сильной, что на миг лишила Мокея способности соображать, он ослабил руки, и чудище внизу потянуло его на себя, сжимавшие спасительную ветку пальцы разжались, и он полетел вниз…

Они оба скатились по куче бурелома, только волколак своей массой опять проломил верхние ветки, а Мокей успел уцепиться за мокрую корягу и, почти плача, подтянулся и вылез наверх. Он и заметить не успел, когда в его руке появился нож, и, едва волколак стал подползать снизу, цепляясь за торчащие сучья, Мокей что было силы резанул по его морде.

Сделал он это почти машинально – просто оборонялся, как мог, – но неожиданно ощутил, как сталь ножа распорола кожу волколака, вошла глубоко, разрезая его пасть до уха. И чудище отскочило, поскуливая, как собака, получившая пинок. В каком-то странном призрачном свете Мокей увидел его, застывшего поодаль, ссутулившегося и обхватившего лапами морду. А потом волколак побежал прочь, делая неловкие тяжелые прыжки.

Некоторое время еще раздавалось его подвывание, слышался треск валежника. Потом все стихло. Все еще тяжело дыша, Мокей лежал на куче бревен, не веря, что спасся. Однако постепенно мысли стали упорядочиваться, он заметил высоко в небе, за мутной пеленой, слабое пятно полной луны. Она едва мерцала за слоями туч, почти не давая света. И все же по ее расположению Мокей понял, что ночь перевалила через положенный рубеж, близится день, а значит, где-то петухи возвестили раннюю зарю. Это и ослабило волколака, сделало его уязвимым. Его время кончалось, и он так или иначе скоро бросил бы Мокея. И все же, до того как исчезнуть, волк-оборотень успел оставить на охотнике свою отметину, пустил ему кровь…

И вдруг Мокея обуял ужас не меньший, чем когда волколак был рядом. Вдовий сын не зря учился у волхвов и знал, что человек, которого ранил или укусил волколак, обречен в следующее полнолуние сам стать волком. Это произойдет не сразу, однако произойдет неизбежно… И теперь ему, Мокею, уготована одна участь: в каждое полнолуние обрастать шерстью и носиться волком-оборотнем по лесам, искать того, кто станет его жертвой… И нет от этого спасения!

Мокей закричал, упав на спину. В его крике слышались боль и ярость обреченного. Казалось, что сейчас он сам кинется по следу убежавшего оборотня, настигнет и добьет его. Но даже это не спасет его от жуткой участи волколака. Вот если только…

Он стал лихорадочно припоминать все, что слышал об этих тварях от волхвов. Воспоминание… Путаное и неясное. Надо было… Он знал, кто может ему помочь. Ведьма!

Ступить на ногу было невыносимо больно. Кожаный сапог, стянутый плотными удерживающими ремнями, был распорот наискосок от щиколотки до носка, толстая подошва разорвана. И везде кровь от развороченного мяса. Надо было сначала перевязать рану, чтобы потеря крови не ослабила его, чтобы он мог идти. Поэтому Мокей, расстегнув кожушок, стал резать ножом и рвать плотную рубаху из сермяги. Кусками ткани перебинтовал ногу, вновь натянул сапог и собрался идти. Среди валежин бурелома выбрал себе подобие костыля, смог опереться и идти. Мутное пятно луны теперь указывало ему направление, и он двинулся, сцепив зубы, стараясь не обращать внимания на холод и грязь, на боль.

У него было время до следующей ночи. Клонившаяся к горизонту луна еще не могла повлиять на него, а вот к следующей ночи оказавшийся в ране яд от укуса оборотня начнет действовать, станет превращать его в волколака. Потому надо было спешить. Только ведьма, только чародейка, знающая заговоры от темных сил, могла очистить его рану, могла добыть из нее яд, до того как уже ничего нельзя будет сделать. И Мокей больше всего на свете сейчас желал, чтобы его подозрения насчет Малфриды не оказались пустыми, чтобы она и вправду была ведьмой.

В сапоге хлюпало от вытекающей крови, под ногами чавкала слякоть, Мокей поскальзывался на мокром снегу, падал на склонах, постанывал, сцепив зубы. В голове мутилось, хотелось пить. И все же, когда рассвело, и он стал замечать знакомые затесы на деревьях, начал узнавать привычные места, едва не засмеялся от радости. Теперь он шел прямо, переходя вброд заводи с ледяной водой, перелезал через буреломы. Слабо серел ненастный день, с черных от влаги деревьев капала вода, с ветвей падали вязкие комья подтаявшего снега.

Когда впереди появился расходившийся могучими стволами ведовской дуб и повеяло дымком от скрытой между холмами избушки знахарки, Мокей вздохнул с облегчением. Быстро же он сумел добраться сюда!

А потом он увидел ее. Она появилась на пороге, в светлой рубахе и поневе, волосы собраны сзади узлом, на плечах алеет красный пуховой шарф. Он казался таким теплым на фоне лесной бурости и серого талого снега, да и от самой Малфриды словно исходило некое сияние. Нет, она точно чародейка. Ни от какой другой бабы не шло такого свечения, ни одна не была такой необыкновенной. И когда она, выплеснув на снег помои, уже хотела вернуться в тепло избушки, Мокей окликнул ее. Но ему только показалось, что окликнул, на самом же деле – издал лишь сиплый звук, почти сразу заглохший в облачке пара от дыхания, когда Мокей начал оседать от слабости.

И все же Малфрида услышала. Она замерла на пороге, медленно повернулась. Мокей пополз к ней на коленях, протягивая руки. Ему казалось, что она удаляется, словно ее поглощает подступающая тьма. И это было ужасно.

– Помоги!..

Он уже не помнил, как рухнул лицом в сырой холодный снег.

Мокей чувствовал, как его губ касается что-то теплое, влажное, и сделал глоток. Пряное горячее питье – оно обжигало и согревало.

– Пей, пей, – приказывал рядом женский голос с легкой приятной хрипотцой. – Пей, хоробр. Это варево настояно на двенадцати травах и разбавлено медвежьей кровью. Пей, тебе нужны силы, чтобы выдержать.

А что выдержать?

Мокей с трудом разлепил тяжелые веки, увидел отсвет желтоватого огня на бревенчатой стене. Между бревнами для тепла был проложен седой болотный мох. Почему-то Мокей особенно ясно отметил эту деталь, словно удивляясь тому, что и чародейка может мерзнуть, как обычные смертные, хотя говорят, что их греет особенная ведьмовская сила.

– Малфрида, ты ведьма? – слабо спросил Мокей.

Она будто и не расслышала. Мокей огляделся. Он уже бывал здесь. Резной столб посредине, поддерживающий кровлю, весь покрыт особыми вырезанными знаками; печь-каменка в углу, лавки с расстеленными шкурами, на стенах полки, уставленные горшочками и коробами, чучело совы, которое он сам же и сделал для знахарки.

Сейчас Малфрида сидела на лавке у ног Мокея и обмывала его окровавленную ступню.

– Сколько же ты прошел, вдовий сын? Видать, немало.

И тогда он попытался приподняться на локтях, взъерошенный, грязный, в разорванной рубахе, с ожерельем из когтей хищников на тесемке. Стал торопливо рассказывать, как было дело, как на него напал оборотень, успев поранить перед первыми петухами, а до того он сам нанес оборотню рану, распоров ему морду.

Малфрида слушала его абсолютно хладнокровно, продолжая спокойно промывать и обрабатывать раны… Их оказалось больше, чем Мокей заметил сначала: порезы, царапины, сбитые в кровь костяшки пальцев. Но все это были пустяки, и Мокея они не волновали. Он только твердил, чтобы она помогла ему вытравить злое проклятие от укуса оборотня. Ибо только это было опасно, только этого он страшился.

– Да не возись ты с царапинами, Малфрида. Помоги лучше избавиться от того, что сделали зубы оборотня.

– Но смогу ли я? – нахмурила темные брови знахарка. Сама же украдкой поглядывала на Мокея.

Он откинулся на ложе.

– Ты сможешь. Я не мог ошибиться насчет тебя. – Малфрида молча отошла, взяла с полки разные снадобья, что-то смешала, растолкла в ступке. Потом налила из скляночки какой-то темной жидкости в плошку, поднесла Мокею.

– Что это?

– Не все ли тебе равно, вдовий сын? Ты решил мне довериться, так что не спрашивай.