Ведьма и князь - Вилар Симона. Страница 68

С утра на дворе наступила тишь, только откуда-то издалека долетало звонкое кукареканье петуха. Потом повеяло холодом, мелькнул свет, когда наверху откинули ляду поруба. Спустили лестницу, и сверху стал неспешно спускаться охранник. Бородатый, коренастый, в кожаной стеганой шапке со свисающими вдоль грубого лица завязками.

– Что, проклятая, готова ли к казни? Сегодня светлый огонь захватит тебя целиком. А потом стрибожьи ветра развеют твой черный пепел. А пока на вот, прикрой срамоту.

И он скинул с плеча грубую шерстяную перегибу, [122] поставил на пол миску с едой. Сам же глядел на ведьму. Она сидела под стеной, опершись на нее спиной, сжав между коленями связанные в запястьях руки. Ишь, гордо как сидит, зыркает черными глазами. А вот колено ее, видневшееся сквозь прорехи в одежде, выглядит вполне аппетитно. И стражник с сытым удовольствием подумал о том, что ему еще надо с ней сделать. Осклабился похотливо, обнажив в улыбке темные зубы, стал неспешно развязывать штаны.

– Ну что, позабавимся напоследок, ведьмочка?

– Нет.

Он удивился ее ответу, хотел, было что-то сказать, но так и замер на полуслове, забыв о своем намерении, когда ведьма вдруг спокойно произнесла:

– Уходи.

Это было еще малое колдовство, подвластное просто силе ее темного взгляда. На лице охранника появилось недоумение. Он встряхнул головой, словно прогоняя наваждение, только завязки стеганой шапки замотались у лица. У него был вид собаки, почуявшей перемену в доме, но еще не понимающей, что к чему. Малфриде даже стало смешно, но, заставив себя сдержаться, она повторила:

– Уходи.

Когда он, недоуменно озираясь, поднялся по сходням, она позволила себе и посмеяться. Как же хорошо было вновь ощущать себя ведьмой! Однако пока ей надо скрывать ту небольшую силу, которую она смогла получить от Перуна в своей подземной норе. Если бы оказаться на воле, вернуть все свое умение… Разве таилась бы она здесь, разве скрывала бы свое мастерство?.. Но до времени ей надо быть осторожной. Очень осторожной.

Малфрида поела, накинула на себя перегибу, даже волосы кое-как смогла расчесать пальцами, сплела в некое подобие косы. Она еще поборется, она еще покажет… Ведьма не совсем угадывала, сколько в ней сил, но уже решила, что просто так им ее не одолеть.

Она испытывала нетерпение и, когда к ней вновь спустили лестницу, велев вылезать, стала быстро подниматься, будто спешила. Наверху ее ослепил свет зимнего дня. Несколько минут она стояла, прикрыв глаза руками, привыкая к дневному свету. Даже глаза заслезились. Но ее уже толкали в спину, заставляя двигаться. Она же все озиралась по сторонам. Видела темные срубы, сугробы между постройками, расчищенные дорожки, заметила черных галок на высоком тыну. Снегу-то, снегу сколько намело! Вокруг шла обычная жизнь. Вот по проторенной дорожке пробирается баба с ведрами на коромысле. Замерла, увидев идущую со стражниками чародейку, стала хвататься за обереги на груди. Где-то возник и сразу оборвался пронзительный визг свиньи, запахло паленой шерстью. От кузни слышалось, как бухает молот, сквозь приоткрытую дверь было видно полыхающее багровое пламя. Но вот уже кто-то крикнул: мол, ведьму ведут, и в проеме сразу появилась фигура кузнеца в переднике, отложив молот, он стал натягивать тулуп. Не всякий ведь день чародеек сжигают, всем охота поглазеть.

В самом городе было шумно. Малфрида увидела, сколько людей собралось перед княжеским подворьем, повсюду суровые лица, враждебные взгляды. Полетели крики:

– Вот она, проклятая! Палить ее, не миловать! Смерть ей, смерть!

Крики неслись отовсюду, злобные, лютые. Малфрида отвела взор, опустила глаза. На душе было гадко, со дна, как взбаламученный ил, поднималась тихая ярость. Они ненавидят ее, потому, что она не такая, как все, ненавидят, потому, что верят в возведенную на нее напраслину. И она тоже ненавидит их. Со зверьем лютым, с лешаками лучше жить, чем среди глупого и недоброго человеческого племени. Ну, ничего… Она еще себя проявит. Малфрида боялась только, что получила от Перуна недостаточно силы, что не сможет совладать со всеми… И от этого было страшно.

Стражники подталкивали ее в спину древками копий, люди расступались, но отовсюду летел низкий глухой ропот, неслись проклятия. Кто-то из толпы запустил в пленницу сухой корягой, кто-то бросил конский помет. Стражникам пришлось даже ограждать ведьму от рвавшейся к ней злобной толпы, отталкивать самых ретивых.

Малфрида старалась не глядеть по сторонам, но все примечала. И прыгавшего рядом полубезумного нищего с седой бороденкой, и корчившего рожи мальчишку с дыркой на месте молочного зуба, старуху, выкрикивавшую злобные проклятия. Сколько ненависти, сколько злобы! Ей стало тяжело, горько. И когда толпа расступилась, пропуская сидевшего на высоком коне князя Мала, она едва нашла в себе силы поглядеть на него.

Князь тоже смотрел на ведьму. Сначала сурово, потом даже с легким удивлением. Признал, похоже, однако виду не подал. Поднял руку, требуя тишины, и громогласно возвестил, что сегодня, на третий Мокошин день месяца студня, в славном городе Искоростене он велит сжечь на огне чародейку, которая принесла его племени много зла. И тут же приказал вызвать видоков, [123] которые должны рассказать все, что натворила ведьма.

Первым из толпы вышел Мокей-вдовий сын. Малфрида смотрела на него из-под упавших на глаза прядей волос, слушала его рассказ о том, как она подняла из могилы прах его отца, как тот ходил между избами и звал к себе живых. Сказал, и как вурдалаки напали на его селище, и как навьи налетали на людей. В толпе послышался гул, но голос Мокея звучал громко и уверенно. Он стоял посреди толпы подбоченясь, в расшитом узорами коротком кожушке, в богатой куньей шапочке на длинных волосах. Подумать только, а ведь когда-то он ей нравился…

– Что же ты не припомнил, Мокей, как я тебя выхаживала, после того как оборотень покусал тебя? – подала, наконец, голос Малфрида.

Мокей запнулся. Но тут вперед вышла его жена Простя, стала рассказывать, как ведьма мороком принудила ее указать дорогу в селение Сладкий Источник, как превратила ее брата в оборотня, а отца так извела чарами, что тот едва не кинулся на своих же людей, мешая ловить чародейку.

Народу было интересно послушать страшные рассказы, любо видеть беспомощность той, которая наделала столько зла. То один, то другой свидетель выходил на лобное место, жаловался, рассказывая, как негаданно стала гибнуть скотина, некоторые и приключившиеся с ними болезни приписывали чарам колдуньи, другие винили ее в неудаче на охоте, будто она зверя отгоняла и заставляла стрелы лететь мимо цели. Со стороны послушать, так во всех бедах древлянской земли повинна эта плененная ведьма. И толпа то и дело взрывалась злобными выкриками, волновалась так, что стражникам приходилось сдерживать ее напор. Даже волхв с очистительным огнем еле смог пробиться сквозь толчею, по обычаю, стал раскачивать подвешенную на цепочках чашу с горевшим маслом, овевать колдунью дымком, шепча положенные заговоры. Слабый был служитель, кроме белых одежд, ничего ведовского в нем не угадывалось, но привычное почтение к волхвам заставляло людей ждать, пока он окончит ритуал.

– Что повелите сделать с супостаткой, люди добрые? – выкрикнул сидя на коне князь. – Отдадим волхвам или сами отомстим за обиды?

– Отомстим! Отомстим! Сжечь ее!

Тогда князь махнул рукой, и Малфриду вновь потащили куда-то, стражи обороняли ее от вопящей и рвущейся к ней толпы.

Потревоженные их криком, с кровель взлетали галки, волновались кони под прибывшими поглядеть на казнь боярами и гостями-волынянами. Теперь толпа двинулась за городские ворота, туда, где на открытом пространстве возвышался помост с врытым столбом, вокруг которого были навалены вязанки хвороста. Высокий был помост, много дров разложили там, даже больше, чем на Масленицу, когда сжигают чучело Зимы-Морены. У Малфриды при виде места казни стали подкашиваться ноги, навалился страх. Что она сможет сделать, если воля всех этих людей давит на нее, если каждый в толпе, обладает он силой или нет, шепчет заговоры и злые проклятия, направленные против нее.