Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана - Бейджент Майкл. Страница 16

В сентябре 1485 года во время молитвы перед главным престолом в соборе был убит инквизитор Сарагосы; но в ответ это только вызвало новую волну казней. Впрочем, инквизицию интересовала не только смерть. В 1499 году, через год после смерти Торквемады, в вымогательстве и мошенничестве виновным был признан инквизитор Кордовы. Его преемник беспечно продолжал следовать по его стопам, арестовывая всякого состоятельного человека – даже членов благочестивых христианских семей, – дабы конфисковать и присвоить себе его имущество.

В своих методах и приемах испанская инквизиция подражала изначальной папской инквизиции тринадцатого века. Во всяком случае, она применяла ее методы еще более последовательно – и еще более цинично. По крайней мере среди своих инквизиторы отбрасывали свое лицемерие и выражались с бесстыдством, которое мало сочеталось с благочестием, – с бесстыдством, вполне соответствующим художественному вымыслу Достоевского. В 1578 году, например, один инквизитор заявил, обращаясь к своим коллегам, что «мы должны помнить, что главная цель судебного процесса и казни не в том, чтобы спасти душу обвиняемого, а в том, чтобы добиться общественного блага и вселить страх в других». Преследуя эту цель, испанская инквизиция, подобно своему средневековому предшественнику, наносила неожиданные визиты в город или селение через регулярные промежутки времени – в 1517 году, например, каждые четыре месяца, – правда, со временем инквизиторы обленились, разжирели, потеряли охоту к разъездам и делали это все реже. Прибыв в какое-то место, инквизиторы предъявляли свои верительные грамоты местным духовным и гражданским властям. Затем объявлялся день, в который все жители должны были присутствовать на особой мессе и услышать там публично зачитываемый «эдикт» инквизиции. В назначенный день в конце проповеди инквизитор поднимал над головой распятие. От присутствующих требовали поднять правую руку, перекреститься и поклясться, что они будут помогать инквизиции и ее уполномоченным лицам. После этого предваряющего ритуала торжественно зачитывался «эдикт». В нем кратко указывались различные ереси, равно как и ислам и иудаизм, и содержался призыв ко всем, кто мог быть виновен в «заразе». Если они доносили на себя в оговоренный «льготный период» – обычно от тридцати до сорока дней, но чаще меньше, так как он устанавливался по усмотрению инквизиторов, – они могли быть снова приняты в лоно Церкви без каких-либо излишне строгих наказаний. Однако они были обязаны назвать соучастников, не пришедших с повинной. В действительности это было главное условие, позволявшее отделаться епитимьей.

Легко увидеть, как функционировал психологический механизм, задействовавшийся в этом процессе. В Испании, как и везде, люди прибегали к услугам инквизиционной машины для того, чтобы свести старые счеты, отомстить соседям или родственникам, устранить конкурентов в бизнесе или коммерции. Всякий мог донести на всякого, не заботясь о доказательствах, а бремя судебных разбирательств ложилось на плечи обвиненного. Люди начинали все больше бояться своих соседей, коллег по профессии или конкурентов, любого, с кем у них могла быть вражда или размолвка, любого, с кем они могли не сходиться во взглядах или мнениях. Чтобы опередить обвинение со стороны других, люди нередко делали ложный донос на самих себя. Подчас целые группы могли сообща доносить на себя, заразившись атмосферой паранойи и страха перед всевластием инквизиции.

Во второй половине пятнадцатого столетия, когда эдикт инквизиции был впервые зачитан на Майорке, на себя донесли 337 человек. В Толедо в I486 году таким же образом поступили 2400 человек. Но люди по-прежнему жили в страхе перед своими деловыми партнерами и конкурентами, соседями и даже собственными домочадцами. Доносы по мелочным поводам были скорее правилом, чем исключением. Так сообщают, что в Кастилии в течение 1480-х годов свыше полутора тысяч жертв были сожжены на костре в результате ложных свидетельств, которые зачастую даже не могли указать источник обвинения против них. Свидетели инквизиционных расследований оставались анонимными, а их свидетельства редактировались во всем, что могло выдать их личность. Тем самым инквизиция получала энергию и поддержку от тех самых людей, которых она преследовала. Свою власть она черпала в наглой эксплуатации самых слабых и низменных сторон человеческой натуры.

В теории каждый случай полагалось рассматривать конклаву теологов – из инквизиторов-визитеров и по крайней мере одного местного квалификатора (эксперта-юриста). Только если доказательства признавались достаточно убедительными, обвиняемого полагалось арестовать. На практике же многих арестовывали до рассмотрения их дел. Тюрьмы инквизиции были переполнены узниками, значительная часть из которых находилась в неведении относительно выдвинутых против них обвинений. Они могли годами томиться в заключении, так и не зная, в каком преступлении они якобы виновны. Тем временем их и их семьи лишали всего имущества, ибо арест неизменно сопровождался незамедлительной конфискацией всего, что принадлежало обвиняемому, – начиная от его дома и заканчивая его горшками и штанами. И пока он находился в тюрьме без предъявления какого-либо обвинения, его имущество распродавали в уплату за содержание его в заключении. В редких случаях его могли в конечном итоге выпустить на волю, но при этом он обнаруживал, что стал банкротом или нищим. Известны также случаи, когда в результате конфискации имущества умирали от голода дети богатых заключенных. Только в 1561 году правила были слегка изменены и стали дозволять использование по крайней мере части средств, вырученных от продажи конфискованного имущества, для поддержания иждивенцев.

Каждый трибунал двадцати одного регионального управления инквизиции располагал своей собственной тюрьмой, размещенной в его официальном «дворце». Узники обычно содержались в одиночном заключении в цепях и были лишены какого бы то ни было контакта с внешним миром. Если их освобождали, с них требовали клятву о неразглашении того, что они видели или испытали в камерах. Неудивительно, что многие жертвы сходили с ума в заточении, умирали или, если могли, кончали жизнь самоубийством. И однако, как это ни парадоксально, тюрьмам инквизиции часто отдавали предпочтение перед тюрьмами светских властей. Известны случаи, когда обычные преступники добровольно сознавались в ереси, дабы их перевели из гражданской тюрьмы в инквизиционную тюрьму.

Во время судебных дознаний и допросов вместе с инквизиторами, представителем местного епископа, врачом и самим экзекутором, которым обычно был городской палач, всегда присутствовали нотариус и секретарь. Все дотошно фиксировалось – задаваемые вопросы, ответы обвиняемого и его реакции. Испанская инквизиция, как и ее средневековая предшественница, прибегала к высокой риторике и лицемерным формулам, дабы завуалировать и оправдать мерзостную реальность пытки. Инструкции инквизиции от 1561 года оговаривали, что пытка должна применяться в согласии «с совестью и волей уполномоченных судей, в соответствии с законом, здравым смыслом и чистой совестью. Инквизиторы должны заботиться о том, чтобы пытка в каждом случае была оправданной и сообразующейся с законом мерой». Испанской инквизицией, как и ее средневековой предшественницей, признание, вырванное в агонии пытки, само по себе не считалось действительным. Инквизиторы признавали, что, подвергнув человека мучительным страданиям, его можно принудить сказать все, что угодно. По этой причине обвиняемый был обязан подтвердить и скрепить подписью свое признание день спустя, с тем чтобы его можно было назвать самопроизвольным и добровольным, полученным без принуждения. Во времена испанской инквизиции, как и во времена ее средневековой предшественницы, жертву полагалось подвергать пытке только один раз. И, подобно своим предшественницам в других местах, испанская инквизиция обходила это ограничение, именуя окончание каждого эпизода пытки «прерыванием». Тем самым можно было и правда заявлять, что жертву пытали всего однажды, даже если этот «единичный» случай пытки состоял из множества эпизодов и прерываний, растянувшихся на длительный период времени. И, естественно, жертву лишали надежды на то, что окончание данного эпизода пытки означало конец ее мучениям.