Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис. Страница 29

Когда мы ушли из Смольного, примерно в четыре утра, после того, как посетили неистовый митинг старого уходящего Центрального исполнительного комитета Советов, стало ясно, что революция на марше. Володарский повел большевиков скорее протестовать, чем голосовать против резолюции, взывающей к рабочим и солдатам, чтобы они не выходили на демонстрации, и к Временному правительству, чтобы оно передало землю крестьянам и начало переговоры о мире. Это трюк, сказал он. Комитет умирает; кто бы мог обратить внимание на такую резолюцию? Некоторые из уходивших делегатов несли ружья на плечах. Два министра были арестованы, и их отвели в подвал, так нам сказали. (К сожалению, их там держали очень недолго, и один из них начал немедленно организовывать силы, чтобы отвоевать телефонную линию.) В тот момент Зорин, один из большевиков, сказал нам, что подразделения полков направляются к Государственному банку, чтобы захватить его, а также к телеграфному агентству, а солдаты плюс красногвардейцы должны были завладеть телефонной станцией, которую наверняка будут стойко защищать.

Перед входом в Смольный стояла артиллерийская пушка, а несколько красногвардейцев нервно обнимали свои винтовки и не сводили с нее глаз. Они кое-как научились обращаться с винтовками, но что они могли сделать с пушкой? 31

Но ничего. Они всегда могут использовать штыки. В то же время мы услышали в неподвижной, холодной темноте раннего утра первый отчетливый звук вооруженного восстания – отдаленный стук ружейного выстрела, затем еще один или два.

К полудню Николаевский и Балтийский железнодорожные вокзалы, Государственный банк, телеграфное агентство были в руках повстанцев. Красная гвардия и солдаты пробивались к телефонной станции, чтобы перерезать провода в Зимнем дворце, тем более что все главные государственные здания были захвачены и оставался лишь Зимний дворец. Все это было совершено без кровопролития. Сопротивление было слабым.

И теперь какие признаки насилия мы видели, прогуливаясь по Невскому? Я вспомнил, как какой-то солдат сорвал погоны с плеча офицера в форме, однако самого офицера отпустил. Еще другое «насилие», свидетелем которого я стал, – было совершено молодой девицей в бесформенном жакете. Впереди нас, семеня на высоких каблуках, шла почтенная дама средних лет в меховой шубе, которую она небрежно придерживала, застенчиво глядя на своего спутника. Вдруг молодая ведьма стрелой бросилась к ней.

– Ты, кажется, слишком долго носила это! А теперь возьму я, – проговорила она и, стянув с женщины мех, скрылась в толпе.

По мере того как мы шли дальше, толпа редела. Экипаж нанять было негде, кроме одного, которым правил съежившийся маленький мужичок, который отказался везти нас в Смольный. Странная, непринужденная тишина, почти безмятежность, казалось, опустилась на серый город вместе с туманом.

Звяканье лошадиных подков по деревянной мостовой можно было слышать все громче по мере того, как мы приближались к Садовой. Мы продолжали идти дальше, в основном молча Даже у Джона не было настроения разговаривать. Звон колокольчика случайной машины слабо раздавался в тишине. Когда мы оставили далеко за собой гуляющих, наши шаги зазвучали в безмолвии улиц.

В то время как по Невскому гуляли толпы дружелюбно настроенных людей, через несколько кварталов в ночи сновали вооруженные машины с автоматами наготове. Внешне революция казалась чем-то законным и даже мягким и обыденным делом, и, вероятно, она не была бы таковой, если бы не громадная организационная работа и не тщательное планирование, с которым она готовилась. Повсюду, как и в Москве, мятеж должен был быть яростным и встретил бы настоящее сопротивление. Пролилось бы немало крови.

И в центре всего этого стоял Ленин, и не в одном лице: символически, как самый сознательный из сознательных сил, которые должны были идти вместе со стихийным ураганом народного движения и дать ему направление. В самом настоящем смысле также Ленин стоял в центре событий: «рабочий К.П. Иванов» 32, который скрылся из Смольного предыдущей ночью, собирал все нити процесса восстания в своих руках.

Некоторые западные историки описывают Ленина как человека, который почти не имел никакого отношения к событиям восстания. Это, конечно, случай намеренной слепоты, вроде самозащиты, каковой всегда является переписывание истории потому что оказалось невозможным умалить значение Ленина.

Насколько я сейчас могу об этом судить, генеральный курс, которому следовал Военно-революционный комитет, подготовивший почву для событий 24-25 октября/6 – 7 ноября, Ленин обрисовал в своем письме от 8 октября (письмо «Наблюдателя»). Это был план «окружить и отрезать Петроград», «захватить его объединенной атакой флота, рабочих и войск», испытание, которое «потребует искусства и тройной смелости».

22 октября матросы с «Авроры», которые тщательно охраняли правительство Керенского, отказались выполнять это и были заменены кадетами. «Аврора» и «Заря свободы» вместе с другими пятью кораблями, которые вышли из Кронштадта, теперь стояли на рейде в Петрограде.

– Наши три главные силы – флот, рабочие и армейские соединения – должны действовать настолько сообща, что они должны оккупировать и удерживать любой ценой: а) телефонную станцию; б) телеграф; в) железнодорожные вокзалы; г) и прежде всего, мосты.

Ленин был не единственным, кто считал, что «мосты нужно удерживать прежде всего». У Керенского была та же мысль. И, покидая Смольный, мы слышали стрельбу. Это продолжалось целый день. Молодые офицеры, юнкера, которые обучались в разных военных школах, должны были закрыть мосты и отрезать подступы к рабочим районам Выборга. А матросам нужно было вновь открыть мосты.

В сентябре я в первый раз познакомился с матросом-большевиком, и теперь, когда первый день Октябрьской революции близился к концу, я убедился, что этих классово сознательных революционеров очень трудно победить. В два часа дня мы направились в Мариинский дворец, чтобы посетить регулярную сессию Совета республики. Мы вычислили, что это может быть интересно, поскольку даже Совет днем ранее оказал более чем прохладную поддержку Керенскому, несмотря на его хвастовство, что он отдал приказ арестовать всех большевистских лидеров, связанных с июльской демонстрацией, а также всех членов Военно-революционного совета. Однако матросы у входа во дворец сказали нам, что бесполезно идти внутрь, поскольку все закончилось. Нас заверили, что никто не был арестован. Матросы и некоторые соединения из Литовского полка выстроились вдоль лестницы внутри здания, когда «один из парней из Кронштадта просто поднялся в зал заседаний и сказал: «Никаких собраний. Просто расходитесь по домам». И они разошлись».

Мы тоже видели их повсюду. Я заметил их из-за моей недавней поездки на Балтийский флот в Гельсингфорсе. На борту «Полярной звезды», яхты бывшего царя, я посетил митинги в Центробалте (Центральном комитете Балтийского флота, революционно-демократическая организация), который про водился в роскошной каюте. После этого у меня возникла ошибочная мысль, что каждый матрос непременно большевик.

Мне казалось, будто в любой группе, сгрудившейся возле костра или стоявшей в пикетах перед правительственными зданиями, обязательно присутствовали матросы. Складывалось впечатление, что весь флот сошел на берег.

Однако на самом деле все это было далеко от истины. Центробалт, вопреки ожиданиям Ленина, мог направить лишь несколько боевых кораблей в поддержку восстания в Петрограде. В случае, если бы войска прибыли с Северного фронта, который, по мысли Ленина, можно было частями направлять на поддержку рабочих в случае необходимости, эти соединения, явно поддерживавшие большевиков, были чуть больше по численности, чем нейтральные или враждебные силы.

Из Гельсингфорса в помощь рабочим было направлено меньше кораблей и матросов, чем запрашивал Ленин, и соединения, непосредственно приписанные к Зимнему дворцу, опоздали с прибытием. Однако об этом мы узнали лишь поздно вечером.