Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918 - Вильямс Альберт Рис. Страница 59

Ни Рид, ни я не могли выносить Сиссона. Любимым эпитетом, которым Рид награждал его, был «хорек-проныра». Он называл его так не столько из-за острого узкого лица и сощуренных глазок, которые делали его похожим на этого зверька, и даже не из-за его вездесущности, хотя он и шнырял повсюду. А из-за того, что Джон называл «видом честной вороватости».

Сиссон был на пути в Петроград, когда разразилась Октябрьская революция. Назначенный Джорджем Крилем, председателем Комитета общественной информации Соединенных Штатов, Сиссон прибыл сюда, чтобы выделить 250 000 долларов и в соответствии с приказом президента Вильсона подчеркнуть «дружелюбие… бескорыстие… и желание помочь». Военные аспекты «сами позаботятся о себе, если связи между двумя народами будут разорваны». Поэтому, когда Сиссон сошел с поезда на Финляндском вокзале 25 ноября, собираясь ухватить как можно больше событий, он всеми силами и средствами преследовал поставленную перед ним политическую задачу. Обнаружив, что Робинс – тот человек, у которого имеются контакты в Смольном, и что он – официальное лицо, которое может ходить повсюду, он подружился с ним и увлекся его теорией действий. Они полагали, что, если смогут рассчитывать на некоторую помощь и поддержку Соединенных Штатов, большевиков можно будет удержать от заключения сепаратного мира с Германией.

У посла, похоже, вообще никакой политики не было, и он лишь настаивал на том, что большевики долго не продержатся.

Когда вскоре после приезда Сиссона Джудсон взял интервью у Троцкого (18 ноября), Сиссон отправил Крилю многозначительную телеграмму, чтобы тот сказал президенту, что интервью опиралось на политику, которую одобрил Вильсон. Он тогда был новичком и обывателем, который хвалился тем, что замолвил доброе слово о бригадном генерале.

О первом визите было сообщение в «Известиях». Джудсон, ясно дав понять, что говорит только за себя, а не официально от имени своей страны, говорил о формальных мирных переговорах (временное перемирие уже действовало) и о своих сделанных ранее заявлениях об эмбарго. Троцкий согласился признать резкость своих высказываний и заверил его, что каждый шаг по Брест-Литовску станет общественным достоянием, и понадеялся, что на каком-то этапе союзники смогут вмешаться в мирные переговоры. И когда во время более позднего интервью Джудсон огласил план русских, сообщив, что они пытаются удержать германские войска на Восточном фронте, Троцкий проявил себя «дружелюбным и отзывчивым». Он заявил, что комиссия по перемирию «получит соответствующие указания». Джудсон передал слова Троцкого Фрэнсису, а Робинс, чрезвычайно довольный, рассказал обо всем этом нашей маленькой подружке Битги.

Позднее, 15 декабря, Иоффе, возглавлявший русскую делегацию, добился отсрочки на десять дней, после того как министр иностранных дел фон Кюльман указал, что имеют в виду немцы под самоопределением: что Литва, Курляндия, часть Ливонии и Эстонии уже выказали предпочтение Германии. Робинс не стал терять время и бросился в Смольный, где обнаружил разгневанного Троцкого. Тот был взволнован и озабочен тем, что станут делать Соединенные Штаты, если русские из-за этого демонстративно покинут переговоры. Именно тогда Джудсон и Робинс отправились к Фрэнсису и, как мы сейчас знаем, добились от него полной власти «идти к Троцкому и информировать его, что [Соединенные Штаты] окажут всю возможную помощь».

В то время мы не знали, что Робинс посылал телеграммы через посольский телеграф, при неохотном одобрении Фрэнсиса, Генри П. Дэвидсону, деятелю из дома Моргана и главе военного совета американского Красного Креста, настаивая на давлении, которое он оказывал на администрацию Вильсона, для полного признания России; или что Фрэнсис втайне от Робинса и Джудсона вынашивал собственные идеи о том, каким должен быть мир с Германией. Он сообщал в Вашингтон, что, если сепаратного мира избежать не удастся, «он должен подвести Германию к тому, чтобы условия его стали более неприемлемы не только для союзников, но и пацифистов и пролетариата во всем мире».

Однако тогда, в ночь на 1 января, пришла ответная телеграмма Джудсону. И все это терзало Рида, который сейчас мрачно говорил:

– Запомните, Сиссон был сама сладость и хвастался насчет того, что он послал телеграмму, одобрявшую миссию Джудсона у Троцкого. Но вскоре после этого поднимается шумиха, а обескураженного старину Джудсона отзывают. Я не говорю, что Сиссон пытался подсидеть его. Но я говорю, что он – делец. И что-то произошло с ним с тех пор.

– Может, Робинс этого не замечает. Однако великий газетчик сейчас более занят, чем когда-либо, и тем более занят, что вечно хвостом волочится за мной. У меня нет полной информации, но я подозреваю, что Вашингтон сказал ему, чтобы он придерживался своих связей. Не факт, что он будет это делать. Но хоть бы он оставил меня в покое! Он постоянно пытается вынюхать что-нибудь у меня, как хорек.

– У меня тоже такое чувство, что с Сиссоном что-то произошло, но может, он просто себя ощущает экспертом по Смольному, поскольку он однажды ходил туда и видел Ленина. В любом случае, я счастлив, что он больше не таскается с нами в Министерство иностранных дел. Я всегда чувствовал, что его слишком сильно интересует контора, занимающаяся военнопленными, что за соседней дверью, и тот список посетителей, который у них хранится, – сказал я. Рид промолчал.

– Нам сегодня надо поймать Гумберга, – не подумав, ляпнул я, но в тот же миг понял, почему сегодня мы не сможем свести вместе Гумберга и Рида. – О, ладно. Битти позже расскажет нам, как полковник разобрался с Лениным. Хотел бы я это увидеть.

– Вероятно, полковник станет цитировать ему Библию.

Рид меньше, чем я, симпатизировал Робинсу с его назойливым увлечением религией; обратившись в священники в Клондайке, где он сколотил приличное состояние на золотых приисках, он почувствовал, что его миссия состоит в том, чтобы нести Слово Божье всем, и в частности рабочим.

– Удивительно, если Ленин слышал об идее Томпсона: «Давайте сделаем их нашими большевиками», – рассмеялся Рид. Ему это нравилось. Робинс сказал нам об этом. Он был не такой изворотливый, как Томпсон, хотя, без сомнения, он видел такие же возможности приманить к себе американский капитал Вашингтона, если бы смог довести это до понимания США, возможности получить их на первом этаже, в качестве власти, дружественно относящейся к новому правительству, чьи далеко простирающиеся равнины и горы содержат такое богатство и народу которого понадобится столько вещей, которые могут производить Соединенные Штаты.

– Гумберг, может, играет спектакль, но это чудесный спектакль. Может, у вас это получилось бы еще лучше, Джон, я не сомневаюсь, что так оно и было бы. Джон пародирует старину Фрэнсиса, когда тот слышит о предложениях Топмсона: «Давайте сделаем их нашими большевиками». Посол принимает это слишком серьезно. Что, если мы сделаем их своими, прежде чем нам удастся изменить их и вернуть закон и парламентаризм и все остальное, а они большевизируют нас? Сам Фрэнсис не осмеливается приблизиться к Смольному. Они не собираются большевизировать его!

– И он прав. – Рид выглядел торжественно, как судья. – Слишком много поставлено на кон. Ибо что он тогда будет делать с мадам де Крам?

– Вот Зимний дворец, – предложил я. – Почему множество грубых людей взяли весь дворец в свои руки?

Мэр Стокгольма Линдхаген, социалист, пришел на галерею прессы и прошептал Риду:

– Это будет настоящее шоу Дикого Запада. Похоже, ружье есть у каждого.

Было четыре часа дня, когда собрание началось. На галерее для прессы мы остановились, споря, где именно нам нужно будет спрятаться, когда начнется стрельба: распластаться по полу или спрятаться за колоннами. Свердлов, председатель Центрального исполнительного комитета Советов, открыл заседание. Далее следовало выбрать председателя. Тем временем он прочитал те документы, с которыми, как все знали, никогда не согласились бы правые эсеры: Декларацию о правах трудящегося и эксплуатируемого народа и резолюцию, которую большевики предусмотрительно подготовили для Учредительного собрания, предлагая полную поддержку Советам, как верховной власти. Немногое осталось без внимания: независимость Финляндии, отвод войск из Персии, право Армении на самоопределение, рабочий контроль на фабриках, захват земельных имений без компенсации и решение маршировать с Советами «твердо по дороге, пока не будет достигнута окончательная победа над ярмом капитализма посредством революции интернациональных рабочих».