Девушка с холмов - Вильямс Чарльз. Страница 36

Перед Ли стояла бутылка виски и полупустой стакан, около левой руки. Но он не был очень пьян, во всяком случае не в такой степени, как накануне. Если бы он не скосил глаза в мою сторону, я мог бы подумать, что он совсем трезв. Но глаза его пьяно блестели.

— Сядь, Боб, около двери.

— Спасибо, но если ты собираешься уезжать, я тебя не задерживаю.

Когда я после темноты привык к свету, то холод пробежал по моим плечам и спине. Его руки лежали на столе в тени лампы, но из-под правой руки выглядывала рукоятка плоского уродливого ружья сорок пятого калибра. Это было мое ружье, и я знал, что оно заряжено.

Я сел медленно, как человек, который держит в руках корзину с яйцами. Казалось, в желтом конусе света лампы было некое хрупкое равновесие и любое неосторожное движение в ту или иную сторону может вызвать хаос. У меня перехватило дыхание, хотя Ли не был очень пьян, не ругался и не потрясал автоматом. Любая такая вещь напугала бы меня, потому что никогда не знаешь, как может поступить пьяный с оружием в руках. Но ничто не испугало бы меня так, как эта ситуация.

Я приложил все силы, чтобы мой голос не выдал испуга.

— Ладно, — сказал я, — все это очень драматично. Но не мог бы я теперь поужинать? Или мы будем продолжать разыгрывать эту пьесу из репертуара средней школы?

Он не ответил. Непонятно, услышал ли он меня и вообще помнил ли, что я вошел. Затем он заговорил, неизвестно к кому обращаясь, то ли к Анджелине, то ли к самому себе:

— У тебя теперь другие волосы, после того как ты постриглась. Но они все равно прекрасны и блестят под светом лампы. Не понимаю, почему я до сих пор не написал о них популярную песенку, назвав ее “Прекрасная ведьма с волосами, освещенными лампой”. Я бы мог повсюду прославиться. И когда бы умер, моим именем назвали бы банановый ликер. Так было бы лучше, чем хранить прядь твоих волос, как девчонка из средней школы или сексуальный маньяк. А еще я стал бы хранить твою изношенную одежду. Для людей, которые так поступают, есть специальное название, но я не могу его вспомнить и не хочу напрягаться. Боже, сколько времени я провожу, заставляя себя не думать об этом!

Глаза Анджелины были прикованы к его лицу. Только один раз она бегло бросила взгляд в мою сторону, как бы прося быть осторожным. Я сидел очень тихо, ненавидя себя за это. Я ненавидел это спокойствие так же, как в ту ночь, когда здесь был Сэм. В этой же комнате. Всегда легче, когда шумно. Вокруг лампы глупо вертелась мошка, неистово махая серыми крылышками. Когда она наконец упала в лампу и сгорела. Ли с мрачным видом долго смотрел на нее сквозь стекло, а затем рассмеялся, будто над какой-то, одному ему понятной, шуткой. Мне никогда не хотелось бы слышать подобного смеха. Капля пота, упав со лба, попала мне в угол глаза, и я невольно моргнул от ее соли.

Ли поднял стакан, как, бы взвешивая его, и сделал глоток. Глоток был небольшим в сравнении с тем, как он пил обычно.

— Совершенно верно, — вдруг заключил он, — мое призвание в химии. А кто я сейчас? Если вам известны какие-то длинные слова, которые определяют меня, не стоит их сегодня произносить. Я должен был стать химиком, потому что знаю, как надо смешивать. Я карбюратор, который наскочил на ведьму с волосами, освещенными, светом лампы… Все сделано правильно. Если бы я смешал еще три напитка, я бы заплакал, а если бы в течение получаса не смешал ни одного, я был бы трезв. Но это в самый раз, потому что мы знаем, что мне следует сказать. Ты знаешь, каким я бываю трезвый, ведь знаешь, дорогая Анджелина, да? Я убегал от Сэма и прятался под крыльцом и испачкал весь свой прекрасный новый белый костюм. Испачкал в грязи, в грязи! Но все тогда было просто, потому что я был как все. Брал там, где находил, и что-то было хорошим, что-то лучшим. И никаких тебе сложностей вроде того, когда не можешь уйти, или не приближаться к тебе, или не спишь ночами. Тогда можно было не встречать тебя, по крайней мере, в течение какого-то времени.

Лицо Анджелины было спокойным, но глаза ее начинали наполняться влагой. Она старалась не мигать. В них были страх и оцепенение от испуга, но наравне с ними и жалость. Все это время она, как и я, знала, что Ли собирается сделать.

Я попытался осторожно подвинуться вместе со стулом к нему поближе.

— Не двигайся! — приказал он, заметив мое движение уголком глаза.

Я знал, кого он наметил первым и кто окажется первым, если даже я брошусь на него.

Поэтому я не шевелился.

— Тогда все было просто, а теперь — нет. И я не могу уехать. Сегодня утром я уехал очень далеко.., на пять миль. Дальше я ехать не смог. Я тогда подумал, как было бы легко, если бы ты уехала со мной. Чтобы нас стало только двое. И это так же легко, как, скажем, тебя сфотографировать. Подними глаза и посмотри на меня. Не опускай их и не плачь. Мне жаль, что ты не любишь виски, потому что перед дорогой всегда надо выпить и, кроме того, это вообще все облегчает. Протяни мне руку через стол. Дай мне подержать ее. Ну…

Она попыталась отодвинуться и взглянула на меня, прося помощи. При этом она боялась, что я на него брошусь. Выстрелив с такого расстояния, Ли ни за что бы не промахнулся.

Он поймал ее руку своей левой и ласково притянул к себе через стол. Он сжал ее пальцы в маленький кулачок и прикрыл его своей ладонью.

Внутри меня нарастал крик, и я всеми силами старался не позволить ему вырваться наружу.

— Ли, — сказал я, пытаясь не повышать голос, не кричать, как женщина. — Ли, оставь ружье!

Мне показалось, что я произношу эти слова не в первый раз. Будто я повторял их снова и снова, как фонограф, уже несколько часов подряд.

Он посмотрел на меня, как на чужестранца, говорящего на иностранном языке. Непонятно, в каком мире он пребывал, но я там не присутствовал и он меня не знал.

— Ли, — попытался я снова окликнуть его, все еще жалобно. Но это опять не вызвало никакого интереса. Я боролся с собой, чтобы мой голос был на том же уровне звучания, что и его. — Послушай, Ли!

— Да?

Я должен был как-то пробиться к нему. Я должен был заставить его выслушать меня. Однако он уже достаточно нагрузился и был готов действовать. И если его еще можно было остановить, то делать это нужно было немедленно.

— Послушай, Ли. — Я нагнулся вперед Настолько, насколько это было возможно, чтобы у него не создалось впечатления, что я собираюсь на него броситься. — Послушай и пойми!

Позднее я вспоминал, что как заведенный продолжал повторять “Послушай!”, хотя ясно сознавал, что это глупо.

— Послушай, пойми. Я хочу, чтобы ты понял. Ты пьян, но ты можешь меня слышать и понять меня, если попытаешься. Ты успеешь выстрелить только раз, прежде чем я схвачу тебя и вырву ружье. Ты это знаешь. Я сломаю тебе руку, но я вырву ружье. Ты сделаешь один выстрел, только один!

Я повторял эти слова снова и снова, как попугай. Собственный голос звучал для меня как бы издалека, будто проходил сквозь шум в моих ушах. Я не понимал, продолжаю ли визжать или стал говорить более внятно, так, чтобы он мог понять или, по крайней мере, слышать меня.

— Может быть, ты еще не сообразил, что я имею в виду, говоря об одном выстреле. Это значит, что, если ты застрелишь ее, ты не успеешь повернуть ружье на себя так, как ты собираешься сделать. А если ты сначала выстрелишь в меня, то у тебя тоже мало шансов. ТЫ пьян и не сможешь попасть с одного раза, а второго не будет.

Я вовсе не был уверен, что он обязательно промахнется. Но я надеялся, что он достаточно пьян, чтобы мне поверить.

— Но если ты застрелишь ее, я уже сказал, что выхвачу ружье прежде, чем ты сможешь выстрелить еще раз. Поэтому положи ружье и хорошенько представь себе картину, которую я тебе нарисовал. Когда ты отдашь мне ружье, мы сядем и поговорим.

Я смотрел ему прямо в глаза, чтобы видеть, доходят ли до него мои слова. Если да, то какой-то шанс существовал. Но если нет — всем нам конец. Я старался не смотреть на Анджелину, боясь этого не вынести.