Солдат трех армий - Винцер Бруно. Страница 35

В мои служебные обязанности по роте по-прежнему входил инструктаж на курсах офицеров запаса. Там обучались фон Цитцевиц, фон Платен и фон Путкаммер [29]. они желали последовать примеру своих «славных предков», хотя уже не скакали на коне, а разъезжали в офицерском вездеходе, чванные и заносчивые.

В одном отношении ничего не изменилось: этих господ мало интересовала «будничная служба», которая неизбежна в технических войсках. Они желали «командовать», ведь для этого они, по их мнению, были рождены. И подобно своим предкам, они усердно поглощали шампанское. Не проходило вечера, чтобы в офицерском казино не пировали, и не было таких утренних занятий, на которых господа не пытались бы выспаться. Честно говоря, мне доставляло огромное удовольствие заставлять их бодрствовать. 1 сентября произошло инсценированное Гиммлером «польское» нападение на радиостанцию в Глейвице [30], и Гитлер завопил по радио:

— С сегодняшнего утра мы открываем огонь.

Многолетняя шумная геббельсовская пропаганда привела к тому, что нападение Германии на Польшу было достаточно популярным среди населения и вермахта.

Теперь наконец должны были претвориться в жизнь «законные германские претензии» на Польский коридор и Вольный город Данциг.

Так все более подогревались воинственные настроения, они достигли высшей точки в последние недели перед нападением. К тому же Гитлер вздумал совершить внешнеполитический тактический ход. В июне 1939 года между Берлином и Римом был заключен договор, согласно которому Германия уступила Италии Южный Тироль. При этом двумстам пятидесяти тысячам жителей Южного Тироля было предложено избрать подданство рейха и зарегистрироваться для переселения в Германию; следовательно, на этот раз можно было попасть «домой в рейх» ценой отказа от прежнего местожительства.

В Германии мало кто сочувствовал этой затее, в Австрии многие были озлоблены, а тирольцы считали, что их продали.

Но Геббельс использовал подходящий случай для того, чтобы, ссылаясь на этот пример, разглагольствовать о «справедливости» фюрера, его готовности к компромиссу и стремлении к соглашению. Его аргументы подкупали не только меня одного. Я был убежден: тот, кто делает уступки во имя мира, вправе добиваться от другой стороны выполнения его законных требований, тем более что это были последние требования, какие намерен был выдвигать Гитлер, как он сам заверял.

Соответственно я считал тогда войну справедливой, а сопротивление поляков бессмысленным. История с Чехословакией снова отодвинулась на второй план. С нетерпением мы ждали известий о победах и ликовали по поводу каждого успеха вермахта.

По мере того как усиливалась пропаганда против Польши, ослаблялась антисоветская пропаганда. Неожиданно нам пришлось читать и слышать и не только умеренные, а порой даже благожелательные сообщения о Советском Союзе и его правительстве. Тем не менее мы смущенно переглядывались, когда радио и газеты известили, что в Москве был подписан пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом. Все же Геббельсу удалось с помощью «пропаганды шепотом» сделать пакт популярным. В конце концов мы признали просто гениальным вступление в союз с великой державой на востоке — ведь такая политика напоминала об отношении Бисмарка к России.

Заключению пакта предшествовали неоднократные старания Советского правительства договориться с польским правительством. Советский Союз взял бы на себя защиту своего западного соседа, но Варшава положилась на бумажные гарантии англичан и французов. Тем самым судьба Польши была решена. Однако Советскому Союзу надо было позаботиться о том, чтобы охранить себя от нападения гитлеровской Германии; в этом причина пакта и соглашения о демаркационной линии.

Война против Польши длилась всего восемнадцать дней.

Гитлеровская Германия имела возможность использовать стратегическое преимущество, выгодное географическое положение. Вермахт не только атаковал с фронта вдоль западной границы Польши, но вторгся также на польскую территорию с юга, из Словакии и с севера, со стороны Восточной Пруссии.

Все эти восемнадцать дней мы, оставшиеся в гарнизоне, следили за событиями со смешанным чувством. При всем восторге по поводу известий о победах нас мучила мысль, что мы не у дел. Жители сочувственно поглядывали на нас. Ведь у многих из них родные были «там», и это нас окончательно убедило в том, что нас постигла огромная неудача, раз мы непричастны к «великому часу» Германии.

Бомбардировочная эскадрилья «Гинденбург» ежедневно совершала из Боденхагена вылеты на Варшаву и другие польские города, сбрасывала бомбы на польских женщин и детей, а вечером отмечала в Кольберге свои «успехи». Эти «чистюли», как мы их презрительно называли, были теперь героями дня. Они рассказывали о заградительном огне польских зениток, повествовали о боях с польскими истребителями, и казалось просто чудом, что они неизменно собирались вечером в полном составе.

Тогда мы еще не знали, что польский генеральный штаб не сумел вовремя модернизировать вооружение своей армии. Польские истребители устарели, зенитная артиллерия в еще меньшей степени соответствовала новейшему уровню военной техники. Позднее солдаты армейских частей рассказывали нам о таких случаях, когда польская кавалерия предпринимала атаки с поднятыми пиками против немецких танковых соединений. Польским кавалеристам даже на войсковых учениях внушали, что германское вооружение — это блеф и что значительная часть германских танков изготовлена из картона и дерева. В эти дни у нас в Кольберге — в других гарнизонах, очевидно, происходило то же самое — накапливались стопки писем и посылок для солдат. В спешке они не сообщали своим родственникам и друзьям номер полевой почты. Теперь надо было переправить почтовые отправления в воинскую часть в Польшу. Мы завидовали обер-фельдфебелю, которому это поручили.

Когда он через несколько дней вернулся, мы все окружили его плотной толпой и затаив дыхание слушали его рассказы.

После долгих поисков он нашел нужную часть, выгрузил почту и поехал обратно, но не в пустом вагоне. В чулане хрюкали три жирные свиньи для кухни нашего отдела комплектования, а для себя лично он прихватил радиоприемник и ковер. Мы с удивлением спрашивали:

— Скажи, пожалуйста, так просто это все можно забирать?

— Конечно, а как вы думали? Вы и представления не имеете, какое только безхозное имущество там валяется и пропадает. Ведь просто жалко становится!

— Но должны же где-то быть хозяева, поляки?

— Там, где я побывал, нет никого. Ни одного человека. Все ушли в леса. Или погибли. Скот бродит по улицам. Я каждый день варил себе по курице. Если бы это не была Польша, я сказал бы, что наши там живут, как «бог во Франции».

Мы все продолжали допытываться:

— Так безо всякого можно было взять радиоприемник и ковер?

— Ребята, что вы тут болтаете? Вы что же, никогда но слыхали о военных трофеях?

Мы, «вояки на дому», еще много дней спорили в нашем гарнизоне насчет того, можно или нельзя брать «трофеи».

Из рассказа обер-фельдфебеля мы узнали, что и в нашей воинской части имеются потери. Называли имена товарищей, которые всего несколько недель назад лежали рядом с нами на пляже у Балтийского моря. Странное чувство охватывало при мысли, что они уже никогда не вернутся!

Нелегко было командиру роты сообщить о случившемся ближайшим родственникам погибших. Они узнали из письма, что их отец или сын пал «геройской смертью за фюрера и народ», отдал свою жизнь во имя «славы и величия родины».

Война с Польшей быстро закончилась. «Великая Германия» все больше разбухала. Она поглотила Польский коридор, Данциг и другие области Польши и прикарманила польские земли до самого Буга в виде «генерал-губернаторства». Военный трофей!

Гитлер принимал в Варшаве грандиозный парад, а мы пьянствовали у себя в гарнизоне, веря, что одержана большая победа.