Номер 411 - Винчи Симона. Страница 3

Луна, убывающая, но до сих пор яркая, сияет на небе, прямо перед моим закрытым окном. Воображаю, как было бы здорово оказаться прямо сейчас, ночью, в полнейшем одиночестве в центре Пантеона, наконец-то затихшего, свободного от орд туристов. Там, в темноте, стоя точно под глазом храма и глядя на луну.

Впервые мы в комнате одни. До этого вместе мы только гуляли. Вокруг нас был город, перед нами — улицы, две реки. Но город был другой, твой. Наши прогулки длились долго, а было их всего две. Два вечера, в целом, часов пять. Сейчас вокруг нас стены, и я охвачена таким чувством страха, что, возможно, предпочла бы, чтобы ты исчез. Немедленно и навсегда.

Уже шесть лет, как я занимаюсь любовью с одним и тем же мужчиной, говорю я тебе.

Это не правда. Но почти правда. Был ещё один. Был и миновал. Теперь всё иначе. Опять всё иначе. В который раз иначе. Но сейчас особенно иначе.

Иначе потому, что прежде, чем узнать тебя, я узнала твои слова.

Мы переписывались в течение двух месяцев.

Стоял декабрь, когда я написала тебе первый раз, или, кажется, конец ноября. Я написала тебе, и ты ответил. Ты был далеко. То ли убегал от кого-то, то ли искал что-то или кого-то, ты так мне ничего толком так и не объяснил. Твоё первое письмо пришло на мой электронный адрес ранним утром. Я тоже готовилась к отъезду, в деловую поездку и, как обычно, трусила: я боялась самолёта, одиночества, города, в котором никогда не бывала, незнакомых людей, с которыми мне предстояло общаться, ужинать, ездить, но сейчас у меня появился ты, это электронное письмо, отпечатанное на листке бумаги. Незнакомый мне человек — ты — ответил. Он говорил на одном языке со мной.

Я вообразила себе твоё лицо раньше, чем увидела его. Я вообразила твой голос, твой взгляд, твой член. Я вообразила комнату. Не эту. Я вообразила откупоренную бутылку, бокалы, руки в поисках сигареты, цвет глаз. Я нежно гладила страницы твоих писем, как будто это была твоя кожа. Я истязала эти страницы, покрывая их крестиками, звёздочками, овалами, загибая их уголки. На некоторых остались следы моих слез. Пятна от вина. Пепел от сигарет. Я слишком много курю. Ты тоже, я прочла об этом в твоих письмах и убедилась позже, когда познакомилась с тобой.

Огромная луна висит над площадью. Сквозь закрытое окно ванной пробивается её сияние. Мне не удаётся открыть окно шире, чем есть, и я просовываю голову в щель между стеклом и косяком, встаю на цыпочки и чувствую, как мышцы напряглись, начиная от пяток и дальше, в икрах, бёдрах и ягодицах. Внезапно потеплело в низу живота, словно его наполнили чем-то горячим. Это произошло от одной только мысли: ты — здесь, за закрытой дверью, может быть, стоишь у окна, рассматривая площадь, или лежишь на кровати и глядишь в потолок. Твоё тело на или под простыней. Твоё тело, которое я пока ещё не знаю. Ты обнажён или одет.

Я обнимала тебя дважды. Это произошло в твоём городе. Впервые это случилось на вершине холма, в парке при церкви, белой и пухлой, словно сливочное безе. Мы только что вышли из бара, где две пожилые элегантные женщины, сидели по соседству и, не отрывая от нас глаз, мелким глоточками пили шоколад из чашек. Вероятно, им вспоминалась их юность, первые свидания с мужчинами, давно уже стёршимися в памяти, и они искали повода для того, чтобы освежить эти образы. А может быть, причиной их любопытства был наш довольно забавный вид: смущённые, напряжённые, с раскрасневшимися от холода щеками. Мы пили кофе. В баре не разрешалось курить, и мы не знали, чем занять руки.

У тебя в кармане в этот вечер лежала книжка стихов Филиппа Ларкина [2], издание, отличное от моего, с белой обложкой, содержавшей стихотворение, которое начинается так:

А заканчивается двумя поразительными строчками:

С вершины холма, опершись на парапет широкой балюстрады, нависающей над городом, я рассматривала пейзаж, включавший виллы знаменитостей, на которые ты указывал жестом. Я видела увядшую зелень деревьев, виды которых не могла распознать, раскинутые по склону дома, выделявшиеся красным и белым на фоне зеленого, их кованные оконные решётки, опущенные жалюзи, закрытые ставни: безмолвный город живых мертвецов. Я видела тусклый небосвод, подёрнутый дымкой, и думала, что этот город здорово похож на тебя, что он, как и ты, спокоен и деликатен, но одновременно загадочен и, не исключено, таит в себе скрытый до поры до времени буйный нрав.

Когда мы покинули бар, я пошла впереди, затем резко обернулась и неожиданно поцеловала тебя. Ты не отстранился, но и не ответил мне тем же. Мне показалось, что ты смутился, и я почувствовала себя очень маленькой и очень глупой. Но отважной. В эту минуту я ни за что на свете не позволила бы тебе сбежать от меня. Ничто не помешало бы мне сделать это. Если бы ты меня попросил, я бы легла с тобой в постель немедленно. Даже если бы ты меня только коснулся, я отдалась бы тебе прямо здесь, в этом парке, в этот ужасно холодный день.

Февраль.

Десять дней спустя.

Я лишь обняла тебя. Я вновь сделала это, на вокзале, прежде чем подняться в вагон, который должен был перенести меня в мою жизнь, далёкую от тебя. Мы были одеты в пальто, свитера, майки. Все эти слои одежды не помешали мне ощутить твоё тело, худое, но такое мускулистое. Никакого другого знания. О твоей коже, например. Об её мягкости и упругости, её тепле и её запахе.

Мне неизвестно, как другие женщины выбирают мужчин. Я не знаю, как они решают, что этот вот — тот самый, а этот — не тот. У некоторых выбор основывается на ясном и простом эстетическом признаке: красив или нет. У кого-то — на симпатии: нравится — не нравится. От многих девушек и многих женщин я слышала такое суждение о мужчине: он заставляет меня смеяться. Я так и не смогла понять, что хорошего в мужчине, который заставляет тебя постоянно смеяться. Как же они смогут в дальнейшем, после того как отсмеются, найти трагическую ноту, которая лежит в основании любви.

Но каждая женщина иная, как и каждый мужчина.

Мне тоже нравится смеяться. Потом.

Лично я всегда выбирала мужчин по их членам. Член должен быть правильным. Правильного размера, правильной формы, правильной твёрдости. Мужчины должны уметь трахаться. Должны быть выносливы и не зацикливаться на предварительных эротических играх, которые мне никогда не нравились. Бессмысленная игра словами, как правило, лишь сбивает с толку. Я говорю тебе правду. Голую, неприятную, грубую правду. Меня всегда изумляло, когда мужчины, с которыми у меня были романы, и которых я бросала, потому что они не обладали необходимыми качествами, когда они находили себе других женщин и казались счастливыми рядом с ними. Я смотрела на них, этих женщин, и пыталась разгадать их тайну, определить, какую же струну в их телах или головах, заставил зазвучать мужчина, который в моих глазах выглядел столь убогим и ничтожным.