Псион - Виндж Джоан. Страница 19

— Я остаюсь!

Напряженное лицо Зибелинга внезапно осветила улыбка, и его облегчение стало таким же очевидным, как и ее радость.

— Ты уверена? — спросил он.

— Да. — Ее кивок исчерпывал все возможные сомнения. Она обернулась ко мне.

Зибелинг схватил ее за руку, желая увлечь за собой, но Джули высвободилась.

— Подожди.

Зибелинг послал мне мрачный взгляд. Я стоял молча. Джули посмотрела на мое художество на экране. Она подмигнула мне, как будто мы достигли общей победы, и я вновь почувствовал наполняющую меня гордость. Зибелинг обнял Джули, впервые при мне, и теперь она последовала за ним.

Я вернулся к терминалу, снова включил его и начал нажимать в той последовательности, как учила меня Джули. Проделав это еще несколько раз и добившись полного автоматизма, я затем принялся опять писать свое имя. Я подумал, что завтра попрошу Джули показать несколько новых слов или принести учебную кассету.

Но оказалось, что уроки с компьютерами закончились, а Зибелинг всегда мог предложить Джули что-то более привлекательное, чем тратить время на меня. Без ее поддержки образ примитивного уличного юнца в моей самооценке вытеснил другие представления, и меня перестало интересовать то, чему еще я мог бы обучиться.

Однако это не изменило моего отношения к пребыванию в институте. Ощущать себя псионом и работать с себе подобными все еще было для меня в новинку. Если даже кто-то считал меня «ментальным клептоманом», нам все равно удавалось работать в связке. Потому что мы чувствовали, что похожи, и ничто другое во внимание не принималось. Если мои пси-способности причиняли мне неудобство, я знал, что большинство моих товарищей разделяют это ощущение, с той лишь разницей, что они жили с этим и ненавидели его гораздо дольше меня. Я знал также, что мне повезло, потому что почти всю жизнь псион был похоронен во мне и теперь я легче переносил его пробуждение.

Наверное, облегчало нашу жизнь то, что мы делились теми изменениями, которые происходили с нами. Некоторые, по-видимому, даже прониклись ко мне симпатией — например, Дир Кортелью. И, конечно, Джули. В Старом городе мои редкие сближения с другими людьми оставались чисто внешними и чаще всего были вынужденными — когда приходилось делить с кем-то комнату. Я никогда не примыкал ни к каким группировкам. И вот впервые в жизни я стал частью какого-то общего процесса и не подозревал, что меня захватит это чувство. Наконец у меня появилось то, чего я боялся лишиться. Иногда мне казалось, что я слишком часто щиплю себя и что уже давно проснулся.

Мы работали в группе, занимаясь тем, что Зибелинг именовал «жонглированием», это была свободная занимательная игра. Каждый использовал все свои способности, чтобы застать другого врасплох или, наоборот, предупредить.

Мы передавали друг другу и передвигали предметы и двигались сами, напрягая интеллект, развивая контроль, учась отвечать, не теряя концентрации или защиты.

— Здесь! (За тобой.)

— Есть! (Спасибо.)

— Так, так. Сначала!

— Хорошо, хорошо…

— Здесь!

— Нет, там! — Смех.

— Черт!

Что это — брусок или шар?

— (Я раскусил тебя!)

— Я тебя раскусил! — Взрыв смеха.

— Двадцать три! Время?

— Схвачено!

— Над и под…

— (Кот, осторожно!)

Сообщение Джули достигло моего сознания с опозданием на секунду, и стул, стоявший в другом конце комнаты, материализовался прямо за мной. Я сделал шаг назад, прежде чем смог остановиться, оступился и приземлился на тяжелый ребристый узор кафельного пола. Это вновь была работа Зибелинга. Он хорошо постарался на этот раз, просто классно. Я валялся на полу и передавал ему такие мысли, которые никогда не рискнул бы облечь в словесную форму, но его сознание было крепко защищено, и он не читал моих пожеланий.

— (Ничего не воспринял этот негодяй), — передала мне Джули, вздрогнув не то от моего гнева, не то от боли, которую причинило мне падение. Я почувствовал себя виноватым и решил сдерживаться, чтобы не ранить Джули. Остальные стояли, переминаясь с ноги на ногу. Меня взяла злость на их вялые мысли и чувства.

— Ну же, — произнес наконец Зибелинг, и по его тону никто не догадался бы, какое удовольствие ему доставляет картина моего унижения. — Вставай, ты выбиваешься из ритма…

— Вы чуть не сломали мне шею. Почему ваши шутки всегда направлены на меня?

— Потому что тебе больше всех необходима учеба, — произнес он совершенно спокойным тоном.

— Да нет, это оттого, что вы преследуете меня! — Постепенно я приходил в себя.

— Если я уделяю тебе много внимания, то для твоей же пользы. Если бы ты обладал достаточным опытом, ты бы не упал. Кончай пререкаться.

Я встал, потирая ушибы, и пнул ногой стул по направлению к Зибелингу. Тот посмотрел на меня тем взглядом, который я уже успел хорошо изучить, взглядом чернее ночи, в глубине которой шевелилось нечто, что невозможно постичь. Как будто он сам спрашивал себя, почему один только мой вид вызывал у него смертельную ненависть. Затем он поглядел на Джули, и его напряжение как рукой сняло. Зибелинг опустил глаза, пожал плечами и произнес:

— На сегодня достаточно. Вернемся к этому завтра.

Жестом он показал на дверь в дальнем конце зала, отвлекая от меня всеобщее внимание.

Когда он обернулся, я услышал, как Кортелью негромко сказал ему:

— Ардан, прекрати придираться к парню. Ему от тебя нужно другое. Ты заставляешь Кота поверить в его неполноценность…

Я поспешил отойти от них, размышляя, было ли зрелище моего падения не тем, что хотел видеть Зибелинг. Едва я достиг двери, меня вдруг настигло головокружительное видение: мысленным зрением я увидел себя, подобно зеркалу отражая образ, запечатленный в сознании другого псиона. Но видение пришло откуда-то извне, не от находившихся в зале людей. Я остановился, обхватив голову руками. Кто-то наблюдал за нами, ожидая в холле. Но холл был пуст. Я вызвал лифт и нажал на кнопку. Никто не следовал за мной.

Я вышел в тихую комнату отдыха в верхнем этаже одной из башен здания института. В изрезанной, как торос, структуре здания были десятки подобных комнат отдыха. Это помещение обычно пустовало, поскольку из него нельзя было увидеть океан. Сегодня покрытое облаками небо плакало дождем, завернув башни Куарро в грязно-серую вуаль. Комната была пуста. Это вполне устроило меня. Я удобно устроился на бесформенном мягком сиденье посреди комнаты, развернул камфорную таблетку и, откинувшись в кресле, стал смотреть на ливень, хлеставший по прозрачной стеклянной крыше башни. До этого я видел дождь всего один раз — на площади Божественного Дома. Дождь был теплым и бурым. Мне показалось, что Куарро мочится на меня, и мне это не понравилось. Я вспомнил, что всю жизнь не знал, что такое небо.