Ложная тревога - Виндж Вернор (Вернон) Стефан. Страница 103

Еще какое-то время мы безмолвно стояли на промозглом воздухе. Потом я спросил у Тсумо: «Как долго?»

«До рассвета еще примерно два часа. Протектрон не сможет скрывать нас больше трех часов. Если ты хочешь увидеть перерождение, тебя наверняка поймают».

Я развернулся и бросил взгляд на туманный берег. Говорят, на этой планете тридцать миллиардов жителей. Если бы рождаемость не контролировали на тысячах таких же кладбищ по всей планете, шиман могло бы быть намного больше. И каждый рождается вундеркиндом с задатками убийцы. Заверши я свой эксперимент удачно, эта раса стала бы бессмертной, и через незначительный промежуток времени они бы вторглись в наши владения – именно этого и добивался Сэмюэльсон. Именно эту плату он потребовал с шиман в обмен на бессмертие – освоение космоса и создание достойной конкуренции для землян. А что если они намного опередят нас, как того боялась Тсумо? Тогда нам придется выдумывать что-то новое, чтобы догнать их. Я отчетливо представил эту фразу в устах Сэмюэльсона. Теперь я не был уверен на все сто. В те далекие дни, когда мы были детьми и жили в Чикаго, у Сэмюэльсона были странные представления об уличных драках. Он считал, что может многому научиться у того, кто его поколотил – например, у меня.

Я выхватил протектрон у Тсумо и включил его, чтобы провести предварительное сканирование кладбища. Неважно, прав или нет был Сэмюэльсон, только следующие несколько веков будут чертовски интересными.

Солнце ослепительным пятном выделялось на горизонте. Ловушки и пулеметы получили свою добычу. Из появившегося на свет миллиона выжило не больше тысячи. Этих оставят в покое.

Во главе стаи был самый сообразительный и сильный. Он с радостью побежал по направлению запаха еды. Там в своих пещерах их ждали первые учителя. Детеныш хотел наброситься на других выживших, но те уже знали, как себя вести в подобных ситуациях и проворно разбежались. На какой-то миг солнце согрело его спину, и чувство голода показалось не таким опустошающим. Как удивительно быть живым, свободным и… безгрешным.

Рассказ «Первородный грех» был написан примерно в 1970 году и на протяжении многих лет оставался моим любимым. Мне казалось, что я продвинул вперед наше знание о человечестве. Мне особенно дороги те провокационные эпизоды, в которых описывается будущее нашей цивилизации (помните военный корабль?). Я намеренно не упоминал изобретения, которые появились после 1940-х, и поставил перед собой цель попытаться нарисовать будущее языком 40-х, который, как мне кажется, столь же подходит для этой цели, как и язык 70-х. Меня интересовал также вопрос, какие основные английские выражения использовали бы инопланетяне. Оказалось невероятно трудно писать на упрощенном английском. Однажды мне попалась на глаза знаменитая Геттисбергская речь Президента в адаптации. По своему красноречию она ничем не уступала оригиналу. Я осознал, какую непосильную ношу взвалил на себя, только когда сел писать рассказ.

Парадоксально, но из моих рассказов именно этот труднее всего было продать. Ранняя версия скорее походила на шифровку. Ее отфутболивали из одного издательства в другое. Как правило, редакторам нравились лишь какие-то части. Только благодаря совету Бена Бовы и Харлана Эллисона я написал вариант, который дошел до прилавка.

Болтунья [108]

Бывают мечты, которые умирают долго. У некоторых из них случается предсмертная ремиссия… и это, быть может, самое худшее.

От концерта «Возрождение Элвиса» до центра кампуса было два километра. Хамид Томпсон выбрал обходной путь, через поля Баркера и Старую Секцию. Болтунье эта дорога явно нравилась больше. Она бегала туда-сюда по тропе и пряталась в старые тараканьи норы, исподтишка скрадывая птиц, которых подманивала голосом. Как всегда, охотилась она больше для удовольствия, чем для еды. Когда птица подлетала поближе, голова Болтуньи взлетала, тыкалась в птицу носом и разражалась человеческим смехом. Ей давно не приходилось этого делать: птицы на ее обычных путях поумнели, и с ними уже было не позабавиться.

Когда начались скальные обрывы за Старой Секцией, норы кончились и птицы стали осторожнее. Теперь Болтунья шла рядом, жужжа про себя: обрывки из Элвиса пополам с обзорами новостей месячной давности. Минуту-другую она могла идти молча… прислушиваясь, что ли? Что бы ни говорили злопыхатели, она вполне могла не спать и молчать часами – но даже тогда Хамид иногда чувствовал в голове жужжание или прилив боли. Мембраны Болтуньи могли излучать в диапазоне двести килогерц, а это значит, что почти все ее подражание для человеческих ушей было недоступно.

Они вышли на край обрыва.

– Сядь, Болтунья. Я хочу перевести дыхание.

«И полюбоваться видом… И решить, что же мне, ради всего святого, с тобой делать».

Обрывы были самой высокой точкой обзора в провинции Нью-Мичиган. Расстилавшиеся вокруг равнины пестрели прудами и были исчерчены ручьями и реками – лучшая пахотная земля на всем континенте. С орбиты первые колонисты ничего лучше не могли найти. Легче было сесть на воду, но колонисты искали наилучшие шансы на долговременное выживание. В тридцати километрах от Хамида, полускрытое серым туманом, виднелось место посадки, отмеченное стеклистыми полосами. Учебники истории сообщали, что три года ушло на спуск всех людей и того, что удалось спасти от огромного корабля. Даже сейчас еще стекло слабо излучало – добавочная причина миграции с перешейка на Уэстленд.

Если не считать леса возле посадочных полос да старого университетского городка под самым обрывом, во все стороны расстилались поля – бесконечные квадраты черного, коричневого и зеленого. Осень уже давно вступила в свои права, и последние земные деревья сбросили цветные листья. Тянувший из долин ветерок нес холод, обещавший в ближайшем времени снег. До Хэллоуина было меньше недели. Да уж, Хэллоуин. Интересно, был ли за сорок тысяч лет истории Человека хоть один Хэллоуин, отмеченный так, как будет на той неделе. Хамид подавил желание обернуться на Маркетт. Обычно это было его любимое место: столица планеты, население четыреста тысяч – настоящий город. В детстве поездка в Маркетт заменяла путешествие к дальним звездам. Но сейчас мечту сменила реальность, а звезды так близко… Даже не оборачиваясь, Хамид знал, – где сейчас баржи Туристов. Они плавали разноцветными шарами над городом, хотя каждая весила не меньше тысячи тонн. А это все – их шаттлы. После «Возрождения Элвиса» Хэллоуин – последняя достопримечательность туристского маршрута в Маркетте. Потом Туристы летят Дальше, к наполовину поддельным пикам Американы.

Хамид откинулся на сухой мох, покрывавший камень.

– Ну, так что мне с тобой делать, Болтунья? Продать тебя? Тогда мы оба отсюда выбрались бы.

Болтунья насторожила ушки.

– Говорить? Разговаривать? Спорить?

Она устроила свои сорок килограммов рядом с Хамидом и ткнулась головой ему в грудь. Из передних мембран зазвучало мурлыканье, как от кошки вселенского масштаба. Это был розовый шум, пронизывающий грудь Хамида гудением, и камень, на котором они с Болтуньей лежали, резонировал. Мало что ей так нравилось, как хороший разговор на равных. Хамид погладил черную с белым шерсть.

– Я говорю, надо ли тебя продавать?

Мурлыканье стихло, и казалось, что Болтунья действительно думает над вопросом. Она вертела головой туда-сюда, кивала ею – отличная имитация одного профессора из университета. Потом она подняла большие темные глаза:

– Не торопите меня! Я думаю. Ду-ма-ю.

Она стала вылизывать гладкую шерсть у горла. Насколько знал Хамид, она действительно пыталась понять… и иногда говорила даже почти осмысленно. Наконец она закрыла пасть и заговорила:

– Надо ли тебя продавать? Надо ли тебя продавать?

Интонации были Хамида, но голос не его. В таких разговорах она обычно говорила голосом взрослой женщины (и очень красивой, как казалось Хамиду). Это не всю жизнь так было. Когда она была щенком, а Хамид – мальчишкой, она говорила мальчишеским голосом. Цель была ясной: она знала, какой голос ему будет приятнее всего услышать. Животная хитрость, что ли?