Бельэтаж - Бейкер Николсон. Страница 3

Вираж скепсиса и смирения, по которому я прокатился в эту минуту, был из тех, что создаются определенными событиями, сбоями в рутинной деятельности вроде следующих:

а) на верхней ступеньке лестницы думаешь, что впереди еще одна ступенька, и громко топаешь ногой по лестничной площадке;

б) дергаешь за красную нитку, чтобы вскрыть упаковку лейкопластыря, нитка отрывается, а упаковка остается целой;

в) вытягивая ленту скотча из рулончика, полуутопленного в черном, увесистом даже не корпусе, а целом «дюзенберге», прислушиваешься к плавно нисходящему шепоту, с которым клейкое покрытие отделяется от оборотной стороны ленты (а шепот понижается, поскольку клейкая полоска, за которую тянут, усиливает звук и одновременно удлиняется [6]), и вдруг, когда уже хочешь оторвать отмотанный кусок, прижав его к зубчатой металлической пластинке, наружу является внутренний конец ленты, и добытый липкий отрезок неожиданно вырывается на свободу и скручивается. Особенно сейчас, с появлением стикеров, по сравнению с которыми массивные черные футляры для скотча выглядят еще более грандиозными, бидермейеровскими и прискорбно упраздненными, так и кажется, что до конца рулона скотча никогда не доберешься, а когда все-таки добираешься, то на краткий миг испытываешь чувство, близкое к потрясению и скорби;

г) собираешься скрепить степлером толстую пачку бумаг, уже налегаешь на бронтозаврову голову рычага степлера [7], предвкушаешь все три этапа этой процедуры:

во-первых, прежде чем степлер коснется бумаги, приходится преодолевать сопротивление пружины, которая держит рычаг поднятым, во-вторых, наступает момент, когда маленький самостоятельный агрегат в рычаге степлера упирается в бумагу и пытается проткнуть ее двумя кончиками металлической скобки, и в-третьих, слышится почти осязаемый треск, как если разгрызть ледышку, близнецы-острия скобки появляются снизу бумажной стопки и загибаются в двух канавках на нижней челюсти степлера, навстречу друг другу, крабьими клешнями охватывают ваши бумаги и наконец полностью отделяются от степлера...

но уже налегая на степлер, согнув локоть и затаив дыхание, обнаруживаешь, что он беззубо шамкает бумагу: кончились скобки. Разве можно было ожидать предательства со стороны такого надежного и полезного предмета? (Но тут же утешаешься: надо заново зарядить степлер, обнажить пустую внутренность рычага и опустить в него длинную цитрообразную шеренгу скобок, а потом, болтая по телефону, играешь с обломком шеренги, которая не влезла в степлер, ломаешь ее на мелкие кусочки, оставляешь их болтаться на клею, как на шарнирах.)

На волне рвано-шнурочного разочарования я в досаде представил Дэйва, Сью и Стива, какими только что видел их, и подумал: «Жизнерадостные болваны!» – скорее всего, шнурок я разорвал в процессе переноса на него социальной энергии, а она понадобилась мне, чтобы выдать компанейское «удачного, ребята!» в неловкой позе вязальщика шнурков. Конечно, рано или поздно он все равно лопнул бы. Эти шнурки прилагались к ботинкам, а ботинки отец купил мне два года назад, когда я нашел эту работу, первую после окончания колледжа, так что потеря шнурка стала своего рода сентиментальной вехой. Я откинулся на спинку стула, чтобы оценить ущерб, представил себе, как исчезли бы улыбки с лиц моих сослуживцев, если бы я и вправду назвал их жизнерадостными болванами, и пожалел, что разозлился на них.

Но первый же взгляд на ботинки напомнил мне то, о чем следовало подумать сразу же, едва лопнул шнурок. Накануне, когда я собирался на работу, другой шнурок, правый, тоже порвался, пока я с силой затягивал его при очень похожих обстоятельствах. Пришлось связать правый шнурок узлом, как я сейчас собирался поступить с левым. Меня удивило – и не просто удивило – то, что после почти двухлетней службы правый и левый шнурки не вынесли и двух дней разлуки. Очевидно, процедура завязывания шнурков стала для меня настолько привычной и механической, что сотни дней подряд я способствовал совершенно одинаковому износу обоих шнурков. Почти-одновременность этих событий приятно волновала: благодаря ей переменные частной жизни вдруг стали казаться постижимыми и подчиняющимися определенным законам.

Я послюнил разлохматившийся конец шнурка и осторожно скрутил нити в сырой рыхлый минарет. Ровно и неглубоко дыша носом, я сумел без особого труда продеть заостренный с помощью слюны шнурок в отверстие. А потом засомневался. Чтобы шнурки износились вплоть до разрыва почти в один день, надо было завязывать их одинаковое количество раз. Но когда мимо двери моего кабинета прошествовали Дэйв, Сью и Стив, я как раз завязывал один шнурок – только один. А в обычные дни нередко случалось, что один шнурок развязывался совершенно независимо от другого. По утрам, само собой, всегда завязываешь оба шнурка, но, по-моему, эти самопроизвольные развязывания в середине дня просто обязаны привести к полной амортизации обоих лопнувших шнурков – по крайней мере, быть причиной 30% износа. Между тем разве можно утверждать, что эти 30% распределились поровну – левый и правый шнурки самопроизвольно развязывались за последние два года с равной частотой?

Я попытался воскресить в памяти типичный случай завязывания шнурков, чтобы выяснить, не развязывался ли один из них намного чаще другого. И обнаружил, что не сохранил ни единой конкретной энграммы завязывания одного или двух шнурков, датированной позднее моего четырех-пятилетнего возраста, в котором я впервые приобрел соответствующие навыки. Эмпирические данные более чем за двадцать лет пропали навсегда, на их месте остался пробел. Но я считаю, это характерно для жизненных моментов, запоминающихся как крупные прорывы: в памяти остается решающее открытие, а не его последующие применения. Так или иначе, три первых важных прорыва моей жизни – а я приведу здесь весь список:

1. завязывание шнурков

2. зашнуровывание обуви крест-накрест

3. умение при завязывании шнурков упираться рукой в теннисную туфлю

4. чистка языка вместе с зубами

5. пользование дезодорантом уже после того, как оделся

6. открытие, что подметать забавно

7. заказ резинового штампа с моим адресом, чтобы усовершенствовать процесс оплаты счетов

8. решение, что клеткам головного мозга положено отмирать –

имеют прямое отношение к завязыванию шнурков, и я не считаю этот факт чем-то из ряда вон выходящим. Шнурки – первые машины для взрослых, управлением которыми нам приходится овладевать. Учиться завязывать шнурки – совсем не то, что наблюдать, как кто-нибудь из взрослых загружает посудомойку, а потом ласковым голосом спрашивает, не хочешь ли ты закрыть дверцу и поставить регулятор (с его неприятным скрежетом) на «мытье». Все это выглядело фальшиво – в отличие от случаев, когда взрослые учили нас завязывать шнурки: для них встать на колени – не шутка. Несколько раз я безуспешно пытался приобрести полезный навык, но только после того, как мама поставила лампу на пол, я отчетливо увидел темные шнурки новых ботинок и научился управляться с ними; мама объяснила, как придавать форму изначальному узлу, который начинался высоко в воздухе в виде непрочной сердцевидной петли, и сжимался, если потянуть вниз за пластмассовые наконечники шнурков и превратить узел в перекрученное ядро длиной три восьмых дюйма; она же показала, как перейти от азов к основной веревочной семядоле, которая, как выяснилось, не настоящий узел, а его иллюзия, фокус со шнурочными тесемками, при котором их части складываются друг с другом и закрепляются временным перекрутом: внешне все это выглядит и функционирует, как узел, но на самом деле представляет собой удивительную взаимозависимую пирамидальную структуру, которая гораздо позднее начала ассоциироваться у меня со строками Поупа:

Нуждается в опоре виноград;
Ты вместе с ближним крепче во сто крат. [8]
вернуться

6

В детстве я думал, что название «скотч» – имитация понижающегося треска первых целлофановых лент. Как лампы накаливания в офисах уступили место флуоресцентным, прежде желтовато-прозрачный скотч стал голубовато-прозрачным и потрясающе бесшумным.

вернуться

7

Со сдвигом в десять лет степлеры претерпели коренные внешние изменения, подобно паровозам и звукоснимателям фонографов, на которые они походили. Первые степлеры были чугунными и стоячими, похожими на работающие на угле паровозы и эдисоновские фонографы с восковыми валиками. Но в середине столетия, когда производители локомотивов узнали слово «обтекаемый», а дизайнеры упрятали головку звукоснимателя в аэродинамический ребристый пластиковый кожух, чем-то похожий на поезд, огибающий гору, народ из «Суинглайна» и «Бейтса» потянулся за ними, инстинктивно просек, что степлеры – те же локомотивы, где два острия скобок соприкасаются с парой металлических выемок, и те, как рельсы под колесами поезда, вынуждают скобки следовать по заранее определенному пути, а сходство степлеров со звукоснимателями фонографа – в примерно одинаковых размерах и наличии острия, которые вступают в контакт со средой, хранящей информацию. (Головка звукоснимателя извлекает эту информацию, а степлер объединяет ее в одно целое: заказ, накладная, счет-фактура – к-крак – скреплено, комплект; рекламация, копии оплаченных чеков и счетов, письмо с извинениями – к-крак – скреплено, комплект; история очередной междоусобицы филиалов в служебных записках с продолжением и телексах – к-крак – скреплено, законченный эпизод. На старых бумагах, скрепленных степлером, в левом верхнем углу видны прививочные оспины – места, где вынимали и вставляли скрепки, снова вынимали и вставляли, когда документ вместе с дырками от степлера копировали и передавали в другие отделы для дальнейших действий, копирования и скрепления степлером.) А потом началась великая эра угловатости: БАРТ признали идеальным поездом, у проигрывателей «АР» и «Бэнг-и-Олафсен» появились углы – конец кремовым пластмассовым мыльницам! А сотрудники «Бейтса» и «Суинглайна» опять подсуетились, избавили свои агрегаты от всех мягких изгибов и заменили черным цветом бурый с любопытной текстурой. Теперь, конечно, по Франции и Японии разъезжают скоростные поезда с аэродинамическими профилями, напоминающими о городах будущего с обложек «Популярной науки» 50-х годов, так что скоро и степлер приобретет сглаженные очертания валиков прически «помпадур». Увы, прогресс в оформлении звукоснимателей замедлился, теперь все покупают компакт-диск-плейеры – дизайн в духе модернизированного советского реализма, который могли оценить немногие, уже никого не вдохновляет.

вернуться

8

Александр Поуп. «Опыт о человеке», пер. В. Микушевича. – Прим. пер.