Присвоенная (СИ) - Багирова Марина. Страница 52

Мойра подняла голову. Ее черный взгляд заставил отшатнуться охранников, и она неожиданно рванулась, стремясь всем телом ко мне. Но безуспешно — присутствие Кристофа умножало силы, противостоящие ей. И пока четверо здоровенных мужчин тащили ее из комнаты, она не сводила бездонных глаз с меня, лежавшей кучей на полу…

Отрезав дверью единственного сострадавшего, Кристоф взял стул и, развернув его, сел. Он долго смотрел на меня. И молчал. А мне хотелось спросить его, нравлюсь ли я ему теперь? После всего, что он сделал…

— Под домом есть тюрьма, — неожиданно сказал он тоном, каким обычно рассказывают о погоде. — Я сам ее спроектировал и руководил строительством. Она уже бывала для меня весьма полезной. Ее стены особенной конструкции — не пропускают ни стонов, ни криков. Ее двери не позволяют запахам просочиться. Ты можешь жить там годами — ничто не напомнит о тебе!.. А можешь умереть, как и сотни других до тебя. Исчезнешь без следа.

Сотни… Мне хотелось уточнить — сотни любимых, убитых им? И была ли среди них хоть одна, которую он считал равной себе — достойной доверия?

Вдруг он бодро ударил по коленям, будто собираясь в дорогу, — неуместный человеческий жест — и констатировал, глядя на меня сверху вниз с холодным клиническим интересом:

— Ну, что ж, пора… Последнее слово?

Он был так добр — вспомнил традиции.

Существовали ли теперь слова, ради которых мне надо было напрячь все силы, вытолкнуть воздух и разорвать спекшиеся губы, — слова, имевшие значение? Но, заглянув в изломанную себя, я их нашла.

— Когда… узнаешь правду… помни… я не прощу тебя… никогда.

Никогда. Никогда раньше бездна в его глазах не была такой черно-голодной.

— Это и не потребуется!

Внезапно черты его лица исказились, будто кто-то безжалостной рукой содрал маску: яркие губы, что я так любила целовать, высокие резкие скулы, мудрый лоб, изумруд глаз, затененных густыми ресницами, — мой любимый исчез окончательно, вызвав во мне последнюю, но самую сильную боль!

Совершенная, завораживающая красота растворилась — передо мной вновь было безобразное чудовище…

Крики боли не мешали тем, кто отскребал меня от пола, как не трогали они и равнодушного монстра, наблюдавшего за своими слугами. Они проволокли мое безвольное тело мимо хозяина, позволив нашим взглядам соприкоснуться в последний раз, и покинули комнату.

Я не заметила, когда километры знакомых коридоров сменились влажным сумраком катакомб. И не поверила, что путь окончен, даже когда перед моим лицом открылась массивная дверь в темноту, и сильные руки швырнули меня туда наугад.

Пол ударил в меня, разбив окончательно, и я услышала, как где-то далеко щелкнул замок.

Тьму заполнила бесконечная оглушающая тишина…

Равнодушная судьба решила, что этой фазе пришел конец — оборвав мои яркие крылья и содрав кожу счастья заживо, она бросила меня умирать.

Часть третья

Боль — это все, что осталось в моей вселенной.

Тонкие ноты царапин и порезов гармонично поддерживали мощные аккорды крупных ран. Пульсация крови в бесчисленных синяках задавала бешеный ритм, ускорявший мое сердце до тех пор, пока я не перестала различать отдельные удары. А монотонное нытье переломов служило фоном, объединявшим все ощущения в совершенную симфонию боли…

С какой-то извращенной мстительной радостью я думала о том, что Кристоф даже не догадывается, насколько сильно избил меня!

Тот слабый, не вместивший и тысячной доли его силы удар, разбивший мне губы, ранил больше морально, чем физически. Основные повреждения, полученные, когда он волок меня мешком, скорее всего остались незаметны для его горящих безумием глаз. И отдавая приказ своим слугам убрать меня вон, он забыл (или не захотел?) напомнить им, что я — человек. Они же, угождая хозяину, подражая ему, по пути в подземелье добавили все, что по невнимательности упустил он.

Когда-то давно, в детстве уже почти незнакомой мне девочки Дианы Снеговой, те считанные раны, которые ей удавалось получать, несмотря на строгий надзор, заживали с поразительной скоростью, не оставляя и следа. Но могло ли это помочь сейчас?

И хотела ли я исцеления?..

Смерть ждала рядом. Я чувствовала ее холодное дыхание. И не боялась.

Впервые мое тело, разум и душа были готовы принять ее без сопротивления — как неизбежность. Сколько раз я ускользала от нее, упорная до безумия, по-детски уверенная в успехе! Наивная…

Теперь же мне хотелось только одного — умереть быстрей! И даже не потому, что жизнь терзала меня невыносимой болью. Просто я знала, что спустя время, переступив гордыню, Кристоф обязательно задумается о происшедшем — уж слишком многое было шито белыми нитками. Я не сомневалась: он узнает правду рано или поздно!

И страстно желала, чтобы это случилось поздно.

А потом пришел холод.

Первые его прикосновения были почти незаметны — робкие мурашки не могли пробиться сквозь мощный оркестр боли. Но с каждой минутой ледяной язык лизал мое тело все настойчивее, усиливая в ранах боль, которая, как казалось совсем недавно, уже не могла стать сильнее.

И неожиданно я обнаружила себя в позе зародыша, скорчившись от судорожных спазмов.

«У меня жар, — поняла я и улыбнулась, снова разрывая запекшуюся рану на губе и не ощущая текущей крови. — Теперь уже недолго…»

— …даже чудовища имеют право на счастье…

«Наверное, но их счастье чудовищно…»

— …никогда не видел тебя такой…

«И я тебе нравлюсь такая?..»

— …я хочу, чтобы ты была рядом со мной. Всегда.

«Я буду, Кристоф! Ведь у меня нет выбора. Я останусь в этом подземелье навечно. Рядом с тобой…»

— О нет, госпожа… держитесь, уже недолго…

«На это я и надеюсь — что осталось недолго…»

К моим губам что-то прикоснулось, приоткрывая, вливая жидкость, и я глотнула. Еще раз и еще. Из-за жара вода была горькой на вкус, но облегчение от утоленной жажды делало это несущественным.

— К-какая… какая я тебе… г-госпожа… — мой голос прошелестел еле слышно для меня самой.

— Молчите, госпожа, берегите силы.

Открыть глаза оказалось непосильной задачей. Сквозь узенькие щелочки, ослепленная тусклым светом, льющимся из дверного проема, я смогла разглядеть темную фигуру охранника (надзирателя?), сидящего возле меня на корточках. В сочувствии цокнув языком, он сообщил мне доверительно: «Я от госпожи Мойры прихожусь», будто это объясняло все.

— Мойра… — вспышка воспоминаний согрела меня на мгновение, — единственная… кому я небезразлична…

Последовавший ответ исчез без следа в моей памяти.

И я провалилась в бездну.

Из небытия меня вырвал протяжный скрип. С трудом приоткрыв глаза, я различила светлый прямоугольник распахнутой двери.

Заслонив свет, в проеме застыла высокая широкоплечая фигура.

Удивляя саму себя бесконечными резервами, я выдавила что-то похожее на смех.

— Кристоф… — смех превратился в кашель, — как я рада… безумно… любовь моя…

«Пришло время уменьшить количество здоровых органов? Ты опоздал, — хотелось мне сказать, — их не осталось вовсе! А если ты спустился сюда, чтобы убить меня, как обещал, удовольствие наверняка покажется тебе сомнительным: я мечтаю о смерти!»

Я хотела запустить в него этими словами и изрезать в куски!..

Но все силы были уже истрачены.

Он двинулся ко мне, все такой же неразличимый во тьме камеры. Свет позади него играл с моим бредившим сознанием, делая вошедшего то выше, то ниже, истончая его фигуру, а потом вдруг добавляя ей объема. Мне нужно было увидеть его глаза. Но я не могла разглядеть даже лица.

А он вдруг опустился на колени рядом и протянул ко мне дрожащие пальцы. Резко выдохнул, остановил их пляску и начал складывать мое разбитое тело себе на руки — осторожно, бережно, нежно.