Секс в искусстве и в фантастике - Бейлькин Михаил Меерович. Страница 16

Интерес землянина к юному Эстравену – отнюдь не свидетельство его педофилии (девиации, выражающейся в половом влечении к детям, не достигшим половой зрелости). Мальчиком Сорве назван весьма условно. На самом деле он – <…> «стройный мрачноватый юноша лет девятнадцати-двадцати; во внешности и движениях его была девичья грация, однако ни одна девушка не могла бы так долго хранить столь мрачное молчание». «Мальчик» и «девичья грация» – слова, которые в равной мере подходят к лорду-наследнику Эстре и к Гермафродиту из «Метаморфоз» Овидия Назона. Их назначение – оправдать в глазах читателя гомосексуальные чувства, которые каждый из обоих юношей будит, казалось бы, у вполне гетеросексуальных мужчин. Наличие влагалища делает как бы несущественным тот немаловажный факт, что комплект гениталий и того и другого включает половой член!

Но в отличие от женоподобного героя греческой мифологии, обладать которым не прочь все похотливые мифологические существа, наделённые мужской агрессивностью, юный гетенианец обладает вполне зрелым и сложным мужским характером. Об этом свидетельствует его мрачность, так не свойственная, по мнению Ле Гуин, молодым леди. Лишённый с детских лет родителей, подавленный несправедливой клеветой, преследующей его отца, Сорве вполне созрел для высокой и преданной любви к землянину. Ведь тот в глазах юноши – герой, восстановивший честь отца и совершивший вмести с ним немыслимый подвиг, но одновременно – он человек, вобравший в себя отцовский образ. Мало того, юный Эстравен угадывает тоску землянина по утраченному другу и его горькие сожаления о нереализованных чувствах обоих. Оба, землянин и юный Сорве, неудержимо тянутся друг к другу, причём «мрачная молчаливость», так не вяжущаяся с «девичьей грацией мальчика», растаяла при первой же их встрече, сменившись восторженными расспросами об отце, о совместном подвиге Ая и Эстравена, о Космосе.

Нельзя забывать и о том, насколько изменился за время пребывания на Гетене старший из обоих – Ай Дженли. Он настолько «огомосексуалился», что лица и голоса людей, прибывших в составе галактической делегации, кажутся ему странными и «извращёнными». С трудом ему удалось совладать с подобными чувствами, и лишь общение с молодым врачом-гетенианцем вернуло Дженли утраченное им душевное равновесие. «Его спокойный голос, его лицо – молодое, серьёзное лицо не мужчины и не женщины, а просто человека! – принесли мне облегчение; его лицо было таким, как надо…».

Разумеется, столь полное гомосексуальное обращение Дженли выглядит несколько наивно. Оно отражает распространённое мнение о том, что совращение (или перевоспитание) способно изменить сексуальную ориентацию человека. Это вовсе не так. Выраженность гомо– или гетеросексуального потенциала и их сочетание друг с другом у каждого индивида определяется биологическим причинами. Совращение (и воспитание) может лишь выявить то, что изначально (со второго триместра внутриутробной жизни) заложено в человека его природой. Если Дженли оказался слишком чувствительным к любовным чарам гетенианцев, это свидетельствует о достаточной выраженности его собственного гомосексуального потенциала.

Метаморфозы вечной темы

Тема двуполости отнюдь не нова ни в мировой литературе, ни в религиозных культах. Её корни уходят в глубь тысячелетий, во времена, когда у человечества и письменности-то ещё не было. Вариант подобного мифа, записанный римлянином Овидием, имеет сравнительно недавнюю историю: ему «всего лишь» 2000 лет. Поэт рассказывает о 15-летнем сыне богов Гермеса и Афродиты. Красивый мальчик неосторожно забрёл на берег прозрачного озера, где жила нимфа Салмакида.

Та увидала его и огнём загорелась желанья.

«О мальчик прекраснейший, верю, ты из богов!

Я невеста тебе, войдём в нашу общую спальню!»

Молвив, замолкла она, а мальчик лицом заалелся,

он и не знал про любовь. Но стыдливость его украшала.

Нимфе, его без конца умолявшей ей дать поцелуи,

братские только, рукой уж касавшейся шеи точёной, –

«Брось, или я убегу, – он сказал, – и всё здесь покину!»

Та испугалась. «Тебе это место вполне уступаю!» –

сказала она, и вот отходит обратно,

но озиралась назад и, в чащу кустарника скрывшись,

спряталась там и, присев, подогнула колено. А мальчик,

не наблюдаем никем, в муравах луговины привольной

ходит туда и сюда и в игриво текущую воду

кончик ноги или всю до лодыжки стопу погружает.

Вот, не замедля, пленён ласкающих вод теплотою,

с нежного тела свою он мягкую сбросил одежду.

Остолбенела тогда Салмакида; страстью пылает

к юной его наготе; разгорелись очи у нимфы.

Жаждет объятий его; обезумев, сдержаться не может.

«Я победила, он мой!» – закричала наяда и, сбросив

с плеч одеянья свои, в средину бросается влаги,

силою держит его и срывает в борьбе поцелуи,

под руки снизу берёт, самовольно касается груди,

плотно и этак и так прижимаясь к пловцу молодому.

Сопротивляется он и вырваться хочет, но нимфой

он уж обвит, как змеёй. <…>

Так в морской глубине осьминог, врага захвативший,

держит его, протянув отовсюду щупалец путы.

Мальчик меж тем упирается, нимфе не хочет

радостей чаемых дать. Та льнёт, всем телом прижалась,

словно впилась, говоря: «Бессовестный, как не борись ты,

не убежишь от меня! Прикажите же, вышние боги,

не расставаться весь век мне с ним, ему же со мною!»

Боги её услыхали мольбу: смешавшись, обоих

соединились тела. <…>

Стали не двое они по отдельности, – двое в единстве:

то ли жена, то ли муж, не скажешь, – но то и другое.

Только лишь в светлой воде, куда он спустился мужчиной,

Сделался он полумуж…».

Скульпторы любили изображать Гермафродита прекрасным юношей с женской грудью и мужским половым членом. В любовных сценах он всегда пассивен. Мне приходилось видеть скульптурные группы, изображающие сатиров, похотливо преследующих или насилующих Гермафродита, но сам он в мужской роли в произведениях искусства не представлен.

В отличие от этого юного и нежного создания, двуполые герои более древних мифов в полной мере наделены и мужской мощью, и женской плодовитостью. Именно такими предстают андрогины в знаменитом диалоге древнегреческого философа Платона. Даже боги испугались их могущества:

«Когда-то наша природа была не такой, как теперь, а совсем другой. Прежде всего, люди были трёх полов, а не двух, как ныне, – мужского и женского, ибо существовал ещё третий, который соединял в себе признаки этих обоих, сам он исчез, и от него осталось только название – андрогины, из которого видно, что они сочетали в себе оба пола – мужской и женский. Кроме того, тело у всех было округлое, спина не отличалась от груди, рук было четыре, ног столько же, сколько рук, и у каждого на круглой шее два лица, совершенно одинаковых; голова же у этих двух лиц, глядевших в противоположные стороны, была общая, ушей имелось две пары, срамных частей две, а прочее можно себе представить по всему, что было сказано. Передвигался он либо выпрямившись – так же, как мы теперь, но в любую из двух сторон, – либо, если торопился, колесом, занося ноги вверх и перекатываясь на восьми конечностях, что позволяло ему быстро бежать вперёд. Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов.