Без надежды - Гувер Колин. Страница 49
– Холдер, – перебиваю я, – ты был ребенок.
Он продолжает, не обращая внимания:
– Твой отец зашел к нам во двор и спросил меня, куда ты делась. – Холдер умолкает и откашливается. Я терпеливо жду продолжения, но ему, похоже, нужно собраться с мыслями. Я слушаю о событиях того дня, и мне чудится, что это какая-то отвлеченная история. Она не имеет никакого отношения ко мне. – Скай, ты должна кое-что понять. Я боялся твоего отца. Мне было всего шесть лет, но я понимал, что натворил бед, оставив тебя одну. И вот надо мной стоит твой отец, шеф полиции с пистолетом в кобуре. Я запаниковал, помчался домой, в свою комнату, и запер дверь. Они с моей матерью ломились полчаса, но я был слишком напуган, чтобы открыть и признаться. Моя реакция встревожила их, и твой отец немедленно вызвал подкрепление. Услышав, как подъехали полицейские машины, я решил, что это за мной. Я по-прежнему не понимал, что с тобой произошло. К тому времени как мать выманила меня из комнаты, с твоего исчезновения прошло уже три часа. – Холдер все еще поглаживает меня по плечу и крепче прижимает к себе. Я беру его за руку. – Меня отвезли в участок и долго расспрашивали. Им надо было знать, запомнил ли я номер, что была за машина, как выглядел водитель, что он тебе говорил. Скай, я не знал ничего. Я не мог даже вспомнить цвет машины. Я смог рассказать лишь о твоей одежде, потому что ты была единственным существом, которое я мог себе мысленно представить. Твой отец очень сердился на меня. Я слышал, как он вопил в коридоре, что, если бы я сразу сообщил о происшедшем, они бы тебя нашли. Он винил меня. Когда офицер полиции обвиняет тебя в пропаже дочери, ты склонен верить ему. Лесс тоже слышала его крики и думала, что это я во всем виноват. Она даже несколько дней не разговаривала со мной. Мы оба пытались понять, что же произошло. Шесть лет мы жили в идеальном мире, где взрослые всегда правы и с хорошими людьми не случается ничего плохого. Потом тебя за считаные минуты увезли, и мир, казавшийся таким привычным, обратился в подделку, созданную нашими родителями. В тот день мы поняли, что даже взрослые совершают ужасные вещи. Пропадают дети. У вас отнимают лучшего друга, и вы даже не представляете, жив ли он еще. Мы постоянно смотрели новости, ожидая сообщений. Твою фотографию показывали по телевизору несколько недель. Последний снимок был сделан как раз перед смертью твоей матери, когда тебе было только три. Помню, как меня это злило, и я удивлялся, что за два года никто не сделал нового. Показывали фотографии твоего дома, а иногда и нашего. То и дело упоминали соседского мальчика, который видел, как это случилось, но не вспомнил подробностей. Был один вечер… последний, когда мать позволила нам посмотреть репортаж. Один из репортеров показывал оба наших дома. Упоминался единственный свидетель, которого называли «мальчик, потерявший Хоуп». Это сильно разозлило маму. Она выбежала во двор и налетела на репортеров, требуя оставить нас в покое. Меня. Отцу пришлось силой затаскивать ее в дом.
Мои родители изо всех сил старались вернуть нашу жизнь в нормальное русло. Через пару месяцев репортеры исчезли. Бесконечные походы в полицию наконец прекратились. Для всех в округе жизнь понемногу налаживалась. Для всех, кроме Лесс и меня. Казалось, с исчезновением нашей Хоуп мы утратили всякую надежду.
От этих отчаянных слов я проникаюсь чувством вины. Несчастье должно было повлиять на меня больше, чем на кого-то еще. Но я с трудом о нем вспоминаю. Для меня это было неприметное событие, которое тем не менее сильно подкосило Холдера и Лесли. Карен, уверенная и милая, сумела забить мне голову ложью о приемной семье, и у меня не возникало мысли о чем-то спрашивать. По словам Холдера, ребенок в таком возрасте верит, что взрослые честны, и даже не думает расспрашивать их.
– Я много лет ненавидела отца за то, что он отказался от меня, – шепчу я. – Не могу поверить, что она просто забрала меня у него. Как она могла? Как можно вообще это сделать?
– Не знаю, милая.
Я выпрямляюсь, потом поворачиваюсь и смотрю ему в глаза:
– Мне надо увидеть этот дом. Я хочу вспомнить что-то еще, а то почти ничего не помню, особенно его. Просто проехать мимо. Я должна.
Он гладит меня по руке и спрашивает:
– Прямо сейчас?
– Да. Пока не стемнело.
За всю поездку я не произношу ни слова. У меня пересохло во рту и все тело напряжено. Мне страшно. Боюсь увидеть дом. Боюсь, что отец окажется дома. Пока я еще не хочу его видеть – только место, где жила до похищения. Не знаю, поможет ли это вспомнить, но уверена: иначе не обойтись.
Холдер сбавляет скорость и съезжает на обочину. Я смотрю на дома по ту же сторону улицы, боясь повернуться и взглянуть в другую.
– Приехали, – тихо произносит он. – Непохоже, что там кто-то живет.
Я медленно поворачиваю голову и смотрю из его окна на первый дом, в котором жила. Уже поздно, надвигаются сумерки, но небо еще достаточно светлое, и я без труда различаю здание. Оно кажется знакомым, однако нигде не екает. Дом выкрашен темно-коричневой краской, и этот цвет мне совершенно непривычен. Словно читая мои мысли, Холдер объясняет:
– Раньше он был белым.
Я поворачиваюсь лицом к дому, напрягая память. Пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, но не могу. Ощущение, будто стерто все, что касается этого дома и жизни в нем.
– Почему я помню твои гостиную и кухню, а свои – нет?
Холдер не отвечает, так как знает, скорее всего, что меня не очень интересует ответ. Он только накрывает мою руку своей, пока мы неотрывно смотрим на два дома, навсегда изменивших наши жизненные пути.
Тринадцатью годами раньше
– Твой папа устраивает тебе дни рождения? – спрашивает Лесли.
– Мы не отмечаем мой день рождения.
Лесли хмурится, потом садится на мою кровать и берет с подушки коробку без обертки:
– Это подарок на день рождения?
Я отбираю коробку у нее и кладу обратно:
– Нет. Папа все время покупает мне подарки.
– Ты будешь ее открывать?
– Нет, не хочу, – мотаю я головой.
Она складывает руки на коленях и вздыхает, потом оглядывает комнату:
– У тебя много игрушек. Почему мы никогда здесь не играем? Всегда ходим ко мне, а у нас скучно.
Я сажусь на пол и беру туфли. Я не говорю ей, что ненавижу свою комнату. Не признаюсь, что ненавижу свой дом. Не объясняю, что мы ходим к ней, потому что там я чувствую себя в большей безопасности. Я зажимаю шнурки в пальцах и придвигаюсь ближе к ней:
– Можешь завязать?
Она берет мою ногу и ставит к себе на колено:
– Хоуп, тебе пора научиться завязывать шнурки. Мы с Дином в пять лет научились. – Она опускается на пол и садится передо мной. – Смотри, – говорит она. – Видишь этот шнурок? Держи его вот так.
Она вкладывает шнурки мне в руки и показывает, как вдевать и затягивать. Два раза я завязываю их с ее помощью, после чего она распускает их и велит завязать самой. Я стараюсь вспомнить, как она учила. Пока я тружусь, она встает и подходит к комоду.
– Это твоя мама? – Она берет фотографию.
Я смотрю на снимок, потом перевожу взгляд на свои туфли:
– Ага.
– Ты скучаешь по ней?
Я киваю и пытаюсь завязать шнурки, а не думать о том, как сильно я тоскую по маме. Я очень скучаю.
– Хоуп, у тебя получилось! – пронзительно кричит Лесли. Она садится на пол и обнимает меня. – Ты сделала это сама. Теперь ты умеешь завязывать шнурки.
Я опускаю взгляд на туфли и улыбаюсь.
Воскресенье, 28 октября 2012 года
19 часов 10 минут
– Лесли научила меня завязывать шнурки на туфлях, – шепчу я, не сводя взгляда с дома.
Холдер смотрит на меня с улыбкой:
– Ты помнишь, как она тебя учила?
– Ага.