Сойка-пересмешница - Коллинз Сьюзен. Страница 59

— Вот.

Я беру ее, не зная, чего ожидать. На этикетке написано «Рагу из баранины».

Я сжимаю губы при воспоминании о дожде, просачивающемся сквозь камни, неумелых попытках флиртовать и аромате моего любимого в Капитолии блюда, заполнившем прохладный воздух. Значит, какая-то часть воспоминаний должна была остаться и в его голове. Какими счастливыми, какими голодными, какими близкими мы были, когда та корзинка для пикника прилетела к нашей пещере!

— Спасибо. — Я с шумом открываю крышку. — Здесь даже есть сушеные сливы. — Я отгибаю крышку и пользуюсь ей в качестве ложки, зачерпывая немного. Теперь это место даже по вкусу напоминает арену.

Мы передаем по кругу коробку печенья с кремом, когда снова раздается писк. На экране появляется знак Панема и остается там, пока играет гимн. А потом начинают показывать фотографии умерших, как это было с трибутами на арене. Они начинают с четырех лиц нашей телевизионной команды, за которыми следуют Боггс, Гейл, Финник, Пит и я. Не считая Боггса, их не заботят солдаты из 13, либо потому, что они понятия не имеют, кто они такие, либо потому что знают, они ничего не значат для публики. Потом появляется сам мужчина, сидящий за столом. За его спиной ниспадает флаг, на лацкане блестит свежая белая роза. Мне кажется, что над ним недавно хорошо потрудились — губы у него пухлее, чем обычно. А его подготовительной команде нужно использовать поменьше румян.

Сноу поздравляет миротворцев с мастерски исполненной работой, чтит их за избавление страны от угрозы под названием Сойка-пересмешница. С моей смертью он предвещает изменение в ходе войны, так как деморализованным мятежникам больше не за кем следовать. А кем, на самом деле, была я? Бедной, неуравновешенной девочкой с небольшим талантом к стрельбе из лука. Не великий мыслитель, не глава восстания; всего лишь лицо, выхваченное из толпы, потому что я обратила на себя внимание народа своим шутовством на Играх. Но необходимая, очень необходимая, потому что среди мятежников не было настоящего лидера.

Где-то в Дистрикте-13 Бити нажимает на переключатель, потому что сейчас не президент Сноу, а президент Койн смотрит на нас. Она представляет себя Панему как главу восстания, а затем говорит обо мне. Восхваляет девочку, выжившую в Шлаке и на Голодных Играх, а после превратившую страну рабов в армию борцов за свободу.

— Живая или мертвая, Китнисс Эвердин останется лицом восстания. Если когда-либо вы засомневаетесь в своем решении, подумайте о Сойке-пересмешнице, и во имя нее вы найдете силы, чтобы избавить Панем от его угнетателей.

— Я и не представляла, как много значила для нее, — говорю я, заставив Гейла рассмеяться, а остальных вопрошающе посмотреть на меня.

Появляется мое мастерски подкорректированное фото, на котором я выгляжу одновременно красиво и яростно с мерцающими позади меня пучками пламени. Никаких слов. Никакого лозунга. Сейчас им нужно только мое лицо.

Бити снова возвращает поводья Сноу. Мне кажется, президент думал, будто аварийный канал непроницаем, и что сегодня вечером кто-то поплатится своей жизнью за так не вовремя обнаруженную в нем брешь.

— Завтра утром, когда мы достанем из пепла тело Китнисс Эвердин, мы увидим, кем в действительности является Сойка-пересмешница. Мертвой девчонкой, которая не могла спасти никого, даже себя.

Эмблема, гимн и конец.

— Разве что вы не найдете ее, — говорит Финник в темный экран, озвучивая то, что мы все, наверное, думаем. Передышка будет недолгой. Как только они доберутся до тех останков и выйдут без одиннадцати тел, они поймут, что мы сбежали.

— Мы хотя бы будем впереди их на шаг, — говорю я. Внезапно на меня наваливается огромная усталость. Всё, чего я хочу — это лечь на стоящий неподалеку роскошный зеленый диван и уснуть. Закутаться в одеяло из заячьего меха и гусиного пуха. Но вместо этого я вынимаю Голо и настаиваю, чтобы Джексон объяснила мне самые основные команды — вроде ввода координат ближайшего пересечения сетки карт — чтобы я хотя бы начала сама работать с ним. Когда Голо проектирует окрестности, я чувствую, как сердце сжимается еще сильнее. Мы, должно быть, приблизились к ключевой цели, потому что количество ловушек значительно возросло. Как нам двигаться вперед к этому букету мигающих огоньков, не обнаруживая себя? Никак. А если мы не можем, значит, мы в ловушке, как птички в клетках. Я решаю, что лучше не лезть на рожон, пока я рядом с этими людьми. Особенно когда мой взгляд постоянно возвращается к тому зеленому дивану. Поэтому я спрашиваю:

— Есть идеи?

— Почему бы нам не начать с исключения вариантов? — говорит Финник. — Улица — не вариант.

— Крыши домов так же хороши, как и улица, — говорит Лиг 1.

— У нас, возможно, все еще есть шанс уйти, вернуться туда, откуда пришли, — говорит Гомес. — Но это означало бы, что мы провалили свою миссию.

Угрызения совести мучают меня с тех пор, как я придумала вышеупомянутое задание.

— Эта миссия никогда не предназначалась для всех из нас. Вам просто не посчастливилось оказаться рядом со мной.

— Ну, это спорный вопрос. Мы ведь сейчас с тобой, — говорит Джексон. — Итак, мы не можем оставаться на месте. Не можем двигаться вверх. Не можем идти в сторону. Я думаю, это означает только один выход.

— Подземелье, — говорит Гейл.

Подземелье. Которое я ненавижу. Как мины, туннели и Тринадцатый. Подземелье, где я боюсь смерти, что глупо, ведь даже если я умру на поверхности земли, меня все равно похоронят под землей.

Голо может показывать подземные ловушки так же хорошо, как и наземные. Когда мы перемещаемся в метро, я вижу, что чистые, надежные линии уличного плана переплетаются с кривыми беспорядочными туннелями. Но ловушки становятся не такими многочисленными.

Двумя квартирами дальше вертикальная труба соединяет наш дом с туннелями. Чтобы добраться до квартиры с трубой, мы должны будем протиснуться в ремонтную шахту, проходящую через все здание. Мы можем войти в шахту через заднюю стенку гардеробной на верхнем этаже.

— Ладно. Давайте постараемся, чтобы все выглядело так, будто нас здесь никогда не было, — говорю я. Мы стираем все следы своего пребывания. Выбрасываем пустые банки в мусоропровод, рассовывая по карманам полные, взбиваем диванные подушки, испачканные кровью, вытираем следы геля с плитки. На входной двери замок неисправен, но мы задвигаем засов, что хотя бы не даст двери легко открыться.

Наконец, осталось только уговорить Пита. Он садится на голубой диван, отказываясь сдвинуться с места.

— Я не иду. Я либо раскрою ваше местоположение, либо причиню кому-то вред.

— Люди Сноу найдут тебя, — говорит Финик.

— Тогда оставьте мне таблетку, и я приму ее, если понадобится, — говорит Пит.

— Это не выход. Идем с нами, — говорит Джексон.

— Или что? Застрелите меня? — спрашивает Пит.

— Мы вырубим тебя и потащим, — говорит Гомес. — Что замедлит нас и подвергнет опасности.

— Перестаньте быть благородными! Мне плевать, если я умру! — он поворачивается ко мне, умоляя. — Китнисс, пожалуйста. Неужели ты не видишь, я хочу покончить с этим?

Проблема в том, что я вижу. Почему я не могу просто отпустить его? Подсунуть ему таблетку, нажать спусковой крючок? Потому, что я слишком беспокоюсь о Пите или потому, что не могу дать выиграть Сноу? Я превратила его в частичку своих собственных Игр? Это низко, но я не уверена, что это ниже моего достоинства. Если все это правда, то было бы гуманнее убить Пита прямо здесь и сейчас. Но, к счастью, или к сожалению, мной руководит не гуманизм.