И вспыхнет пламя - Коллинз Сьюзен. Страница 22

Ментор хохочет. Ладно бы хоть со злостью, но нет, он просто не воспринимает меня всерьез.

– А мне нужно срочно выпить. Расскажете потом, как все получилось, хорошо?

– Ты-то что предлагаешь? – огрызаюсь я.

– Мое дело маленькое – проследить, чтобы свадьба прошла без сучка без задоринки, – говорит Хеймитч. – Я сделал звонок и, не вдаваясь в подробности, перенес фотосессию.

– У тебя телефона нет, – напоминаю я.

– Благодаря Эффи уже есть. Представляешь, она даже предложила мне стать посаженым отцом невесты. Я сказал: чем скорее, тем лучше.

– Хеймитч! – жалобно вскрикиваю я.

– Китнисс! – передразнивает он. – У тебя ничего не выйдет.

Мы умолкаем, пропуская людей с лопатами. Может, они уберут эти жуткие снежные стены вокруг деревни? Но вот и площадь. Выходим – и замираем будто вкопанные.

«Все равно ничего не случится во время пурги», – решили мы с Питом. И, как оказалось, жестоко ошиблись. Площадь невозможно узнать. С крыши Дома правосудия свисает огромный плакат с изображением государственного герба Панема. Миротворцы в девственно-белых мундирах маршируют по чисто выметенной мостовой.

Многие расположились на крышах, устанавливают пулеметные гнезда. Однако страшнее всего новые сооружения посередине площади. Огороженный частоколом позорный столб для избиений плетью и виселица.

– Быстро же работает этот Тред, – замечает Хеймитч.

В нескольких улицах от нас к небу взметается пламя. Мы не произносим ни слова, и так все ясно. Гореть может лишь... Перед моими глазами встают лица Риппер, Сальной Сэй и всех остальных друзей, которые только и выживали за счет Котла.

– Надеюсь, там сейчас никого не...

Я не могу закончить фразу.

– Да нет, – отвечает Хеймитч. – Этим людям хватило ума убраться подобру-поздорову. Будь ты немного постарше, тебе бы тоже хватило. Ладно, пойду загляну в аптеку за денатуратом.

Ментор неровным шагом бредет через площадь, а я, не понимая, поворачиваюсь к Питу.

– Зачем нужен...– Тут до меня доходит. – Мы не дадим ему это пить. Хеймитч убьет себя или, по крайней мере, ослепнет. У нас дома отложено несколько бутылок белого.

– У меня тоже. Надеюсь, это поможет ему продержаться, покуда Риппер придумает, как вернуться к своему делу, – произносит Пит. – Ну мне надо навестить родных.

– А мне – Хейзел.

Если честно, я беспокоюсь. Думала, что она постучится в дверь, как только расчистят снег, но до сих пор от мамы Гейла ни слуху ни духу

– Давай провожу, – предлагает Пит. – А в пекарню зайду на обратной дороге.

– Спасибо.

Страшно подумать, что меня там ожидает. Улицы почти пустынны. На первый взгляд, ничего удивительного: в это время дня взрослые обычно работают в шахтах, а дети учатся в школе. Но не сегодня. Из приоткрытых дверей и щелей между ставнями за нами следят чьи-то глаза.

«Восстание! – проносится у меня в голове.– Надо же быть такой дурой!» В нашем замысле с самого начала зияла серьезная брешь, которой ни я, ни Гейл не заметили. Восстать – означает нарушить закон, пойти против власти. Мы с родными людьми занимаемся этим всю жизнь – браконьерствуем, торгуем на черном рынке, высмеиваем капитолийцев, когда остаемся наедине в лесах; но для большинства обитателей Дистрикта номер двенадцать наведаться в Котел за покупками – уже опасная авантюра. И мы ожидали, что эти люди выйдут на площадь с кирпичами и факелами? Да при виде меня и Пита они оттаскивают детей от окон и плотно задергивают занавески.

Хейзел у себя дома, ухаживает за Пози. У малышки явные признаки кори.

– Я не могла ее бросить, – объясняет мать Гейла. – Сын-то в надежных руках…

– Разумеется, – говорю я. – Ему гораздо лучше. Мама сказала, через пару недель он вернется в шахты.

– Можно не торопиться, – вздыхает Хейзел. – По слухам, рудники закрыли вплоть до особого распоряжения.

Она бросает тревожный взгляд на пустое корыто для стирки, и я уточняю:

– Ты тоже не работаешь?

– Я бы рада, – произносит она. – Людям страшно ко мне обращаться.

– Это, наверное, из-за снега, – вставляет Пит.

– Рори с утра обежал всех соседей. Говорят: ничего не запачкалось.

Рори подходит и обнимает мать:

– Как-нибудь обойдется.

Достаю из кармана горсть монет и. кладу на стол.

– Мама пришлет что-нибудь для Пози.

На улице обращаюсь к Питу:

– Возвращайся. Я хочу заглянуть в Котел.

– Вместе пойдем, – возражает он.

– Нет. Разве мало бед я тебе причинила?

– Думаешь, если я пропущу эту маленькую прогулку... станет легче? – Пит улыбается и берет мою руку.

Мы бок о бок шагаем по извилистым переулкам Шлака, и вот впереди возникает горящее здание. Оно даже не оцеплено. Власти знали, что мы не сунемся внутрь.

От жара снег вокруг тает у моих ног бежит черный ручей.

– Это все угольная пыль из прошлого, – замечаю я.

Пыль таилась в каждой щели и трещине, въедалась в доски. Даже странно, что наш Котел не вспыхнул раньше.

– Надо бы навестить Сальную Сэй.

– Не сегодня, Китнисс. От наших визитов сейчас никому не станет легче.

Мы возвращаемся к площади. Я покупаю в пекарне пирожные и болтаю с отцом Пита о погоде. Ни один из нас не заикается об ужасных сооружениях на площади, всего лишь в нескольких ярдах перед пекарней. Уже уходя, напоследок, я обращаю внимание на то, что в рядах миротворцев не промелькнуло ни единого знакомого лица.

Со временем все становится только хуже. Шахты закрыты вот уже две недели, и половина Двенадцатого дистрикта жестоко страдает от голода. Все больше детишек просят вписать на тессерах свои имена, но часто не получают положенный им паек. Начинаются перебои с едой. Даже зажиточные покупатели нередко выходят из лавок с пустыми руками. Наконец рудники открывают, однако зарплата урезана, рабочие смены продлены, шахтеров теперь без зазрения совести посылают на самые опасные участки. Все с нетерпением ожидают Дня пакетов, но пища приходит подгнившей, подпорченной грызунами. На площади то и дело что-нибудь происходит. Жителей арестовывают и карают за мелкие проступки, на которые власть столько лет закрывала глаза, что никто и не помнил об их незаконности.

Гейл уходит к себе домой, и мы больше не говорим о восстании. Но мне все же кажется, происходящее только усиливает его решимость нанести ответный удар. Нечеловеческие условия в шахтах, искалеченные тела на площади, голодные лица родных. Рори подписывается на Жатву, но этого недостаточно, чтобы прокормить семью. Продукты дорожают на глазах.

Единственная радость: мне удается уговорить Хеймитча нанять Хейзел домработницей. Теперь у нее появился постоянный доход, а у ментора – совершенно другой уровень жизни. Непривычно входить к нему и видеть чистый, опрятный дом, где на плите готовится вкусная еда. Правда, Хеймитч едва замечает перемены: у него своя битва. Мы с Питом как могли растягивали запасы белого, но скоро они иссякнут, а нового пополнения не предвидится.

Шагая по улицам, я ощущаю себя настоящей парией. Теперь от меня шарахаются в людных местах. Зато уж дома от гостей нет отбоя. В кухне не переводятся больные и раненые. Мама давно уже перестала брать деньги за помощь. Но вскоре лекарства закончатся, и тогда ей останется разве что снегом лечить.

Само собой, лес под запретом. Полным. Это не обсуждается. Даже Гейл не суется туда. Но как-то утром...

Я нарушаю правило. Вовсе не оттого, что дом переполнен больными и умирающими. Не иссеченные спины, не осунувшиеся детские лица, не стук подкованных сапог и не вездесущая нужда загоняют меня под забор. Я бегу от картонных коробок со свадебными платьями. Посылка пришла как-то вечером; на записке почерком Эффи было написано: дескать, выбор одобрен самим президентом.

Свадьба. Значит, его воспаленный мозг еще не забыл об этой затее? Что она может дать? Или это ради капитолийцев? Обещали вам торжество – будет вам торжество. А потом нас убьют в назидание дистриктам? Не знаю. Не понимаю. Всю ночь я ворочаюсь и мечусь на постели, и наконец не выдерживаю. Нужно бежать отсюда, хотя бы на пару часов.