И вспыхнет пламя - Коллинз Сьюзен. Страница 27

Пит каждый день приносит сырные булочки. Теперь мы вместе трудимся над семейной книгой – старинной рукописью из кожи и пергамента. Много лет назад ее начал кто-то из травников по маминой линии. На каждой странице – чернильный рисунок растения и описание медицинских свойств. Отец прибавил целый раздел, посвященный съедобным лесным и полевым дарам, благодаря которому наша семья и выжила после его ухода в мир иной. Я долгое время мечтала внести в книгу собственные сведения – то, что узнала от Гейла, или когда готовилась к Голодным играм. Но ведь я не художница, а растение нужно зарисовать с безупречной точностью. Вот тут мне и пригодился Пит. Что-то он уже видел, что-то хранится у нас в засушенном виде, что-то приходится описывать для него по памяти. Пит делает наброски на клочках бумаги, пока я не разрешу перерисовать в книгу самый точный из них, а мне остается аккуратно внести на страницу все, что известно о растении.

Тихая, сосредоточенная работа хорошо помогает от разных треволнений. Мне нравится смотреть, как под руками помощника чистый лист расцветает после нескольких чернильных штрихов, как наша прежде черно-желтоватая рукопись начинает обретать краски. Когда Пит уходит в себя, его привычная безмятежность куда-то исчезает, и на лице появляется особое выражение – серьезное, отстраненное, будто окружающий мир перестал для него существовать. Время от времени я и раньше за ним это замечала: на арене, во время публичных выступлений, или в Одиннадцатом дистрикте, когда он уводил меня из-под автоматов миротворцев. И еще я люблю смотреть на его ресницы – настолько светлые, что с ходу и не заметишь. Зато вблизи, под солнцем, струящимся из окна, они сияют, словно золото, и диву даешься: как эти пушистые изогнутые лучики не путаются, когда он моргает.

Однажды Пит резко поднял голову от работы, и я смутилась, точно шпионка, которую застали врасплох. Пожалуй, в каком-то смысле так и было. Но он только проговорил:

– Знаешь, кажется, мы впервые вместе заняты нормальным человеческим делом.

– Ага, – соглашаюсь я. Все наши прежние занятия относились исключительно к Играм, поэтому даже не пахли «нормальным и человеческим». – Неплохо для разнообразия.

Каждый вечер Пит, ради смены обстановки, сносит меня на первый этаж, где я ко всеобщей досаде прошу включить телевизор. Обычно мы смотрим лишь обязательные программы: уж очень тоскливо становится от назойливой пропаганды и передач, восхваляющих мощь Капитолия, в том числе монтажных «нарезок» из семидесятипятилетней истории Голодных игр. Однако теперь мне нужно кое-что увидеть. Ту самую пересмешницу, на которую возлагают надежды Бонни и Твилл. Наверное, все это чушь, но мне надо убедиться, увидев собственными глазами. И выбросить из головы любые мысли о Дистрикте номер тринадцать.

Первый звоночек – сюжет в новостях, имеющий отношение к Темным Временам. На экране дымятся руины Дома правосудия. В правом верхнем углу на секунду мелькает черно-белое крылышко пролетевшей сойки-пересмешницы. Ладно, это еще ничего не доказывает. История давняя, съемки тоже.

Однако несколько дней спустя мое внимание привлекает уже другая передача. На экране диктор читает текст о нехватке графита, сказавшейся на производстве Дистрикта номер три. За текстом следует якобы прямое включение: известная репортерша в защитном костюме и дыхательной маске, стоя перед развалинами Дома правосудия, сообщает о последних научных исследованиях, согласно которым рудники Дистрикта номер тринадцать, к сожалению, до сих пор представляют большую опасность для человека. Конец связи. Но перед самым переключением я отчетливо вижу в углу то же самое крылышко.

Репортершу просто-напросто наложили на старый фон. Она и не собиралась ехать в Тринадцатый дистрикт. Отсюда вопрос: что же там происходит?

12

После такого открытия становится трудно выдерживать постельный режим. Я хочу что-то делать, хоть что-нибудь выяснить о Тринадцатом дистрикте, участвовать в подготовке восстания, а вместо этого набиваю живот булками с сыром и наблюдаю, как Пит рисует. Иногда в гости наведывается Хеймитч, приносит последние городские вести, одна печальнее другой. Новые казни, новые голодные смерти.

К тому времени как я успеваю более-менее разработать пострадавшую ногу, зима начинает сдавать позиции. Мама учит меня разным упражнениям, велит больше гулять самостоятельно. Однажды, укладываясь в постель, я решаю назавтра отправиться в город, но просыпаюсь – и вижу перед собой улыбающиеся лица. Октавия, Вения, Флавий.

– Сюрприз! – пищат они. – А мы к тебе – пораньше!

После того удара на площади Хеймитч отложил фотосессию на несколько месяцев, чтобы щека успела зажить, и я ждала их не раньше чем недели через три. Но, разумеется, напускаю на себя восторженный вид: надо же, наконец-то! Мама развесила платья, ни одно из которых, сказать по правде, я так и не примерила.

После обычной истерики по поводу моей подпорченной красоты они немедленно приступают к делу. Самое трудное – это лицо, хотя мама сделала для исцеления все что могла. На скуле осталась лишь тонкая розовая полоска. Мало кому известна история с плетью, и я говорю, будто неудачно поскользнулась на льду. Запоздало спохватываюсь: пять минут назад я по той же причине отказалась надеть высокий каблук, но эти трое – не из подозрительных, проглотят любую историю и не подавятся.

Безупречная кожа нужна мне всего лишь на считаные часы, а не дни, поэтому вместо воска по ней проходятся бритвой. Без ванной не обойтись, но, по крайней мере, жижа на этот раз не противная. Команда подготовки готова лопнуть от новостей; я стараюсь не слушать, и вдруг Октавия отпускает фразу, которая заставляет меня насторожиться. Пустое, на первый взгляд, замечание, о сорвавшейся вечеринке из-за неожиданных затруднений с креветками.

– А что такое? На них теперь не сезон? – интересуюсь я.

– Ой, Китнисс, мы вот уже сколько недель не видели морепродуктов! – жалуется Октавия. – Знаешь, в Дистрикте номер четыре стоит ужасная погода.

В моей голове начинает складываться из кусочков целая картина. Прерваны поставки морепродуктов. Да еще на несколько недель. Из Четвертого дистрикта. Во время тура победителей местные толпы кипели от плохо скрываемой ярости. Можно даже не сомневаться: Дистрикт номер четыре восстал.

Принимаюсь, будто бы между делом, расспрашивать, не принесла ли зима еще каких-нибудь трудностей. Эти люди привыкли получать все сразу, любая пропавшая мелочь для них – событие. Из потока жалоб на недостаток лент, музыкальных чипов и крабового мяса мне удается выудить очень важные сведения. Морепродуктами занимается Дистрикт номер четыре, электроникой – номер три. И конечно же, номер восемь – ткани. Мысль о масштабах мятежа наполняет меня восторгом и ужасом.

Хочется поговорить еще, но тут появляется Цинна. Обняв меня, он проверяет, готов ли макияж, и слегка покрывает пудрой след от шрама, так чтобы ничего не осталось. Мне почему-то кажется, что стилист не поверил в историю «поскользнулась-упала», однако избавил меня от лишних расспросов.

Гостиная комната на первом этаже расчищена и залита искусственным светом. Эффи с азартом расставляет всех по местам, как всегда беспокоясь о расписании. Может, это и к лучшему, ведь нарядов – целых шесть штук, и к каждому положен свой головной убор, обувь, украшения, прическа, макияж, освещение, фон. Кремовое кружево – розовые розочки, туго завитые локоны. Платье-футляр в сияющих бриллиантах – лунный луч и вуаль с драгоценными камешками. Тяжелое одеяние из белого шелка с рукавами, ниспадающими от кисти до пола, – море жемчуга. Едва «отстрелялись» с одним нарядом, как начинаем готовиться к следующему. Чувствую себя тестом, которое мнут и месят, придавая то ту, то другую форму. Работаем без передышек, однако мама ухитряется запихнуть в меня немного еды с горячим чаем. И все же к концу фотосессии я едва не валюсь с ног от голода и переутомления. Надеюсь, теперь нам с Цинной дадут немного потолковать по душам... Напрасно: Эффи выталкивает всех за дверь, а мне остается ждать обещанного телефонного звонка.