Верные враги - Громыко Ольга Николаевна. Страница 2

Опуститься на колени.

Сосредоточиться.

Готово.

Подобравшись к самому краю, я заглянула в черный разлом оврага. Склон круто нырял вниз, спускаться по нему было небезопасно, а вот чуть левее топорщились кусты, за которые можно придержаться.

Корчмарь приврал, грязи на дне было не так уж много. Не человеку — собаке по колено.

Долго искать не пришлось. Он лежал прямо под обрывом на спине, нелепо раскинув изломанные конечности. Светлое пятно на черной земле, алая каемка.

Я злорадно оскалилась: он был жив. Пока. Садиться рядом в грязь, пачкать шубу ради пяти минут торжества… мелочного, глупого, но заманчивого? Я села. Ему на живот.

Человек охнул и раскрыл стекленеющие глаза. Медленно перевел на меня, мучительно попытался свести в одной точке. Узнал.

— Говорят, ты искал меня, колдун?

Он беззвучно шевельнул разбитыми губами. Изо рта плеснула кровь, маслянисто обволокла подбородок. Запах мне понравился. Наклонившись, я провела языком вдоль его щеки, к глазу, собирая темные сгустки.

Колдун судорожно дернулся. Зря. Я никогда не начинала есть с головы. Так, примерялась.

— Ну и живучий же ты, — сглотнув, со смесью восхищения и издевки протянула я. — Почти как я, хоть однажды и провалялась в постели несколько дней, заживляя рану от твоей стрелы. У гномов небось покупал? Эти умеют делать наконечники, без мясницкого ножа не вытащишь. Хорошо, шрамов на мне не остается, они, говорят, злопамятности способствуют. Надо сказать, странный у тебя способ завязывать знакомство с женщинами…

Он смотрел на меня не мигая. Ненависть во взгляде угасала вместе с жизнью. Небось боролся до последнего, пытался стянуть раны остатками колдовства. На что, интересно, потраченного? И долго-то как держался, видать, ждал, надеялся, что за ним кто-то придет. А теперь — всё. Пришли. Глаза потухли, кровяной ореол вокруг тела начал быстро разрастаться.

Тогда я схватила его зубами за плечо, привычно перекинула за спину и неторопливо потрусила по дну оврага, оставляя в грязи четкие отпечатки когтистых лап.

Избушка была маленькая, неказистая, перекошенная. Казалось, от падения ее уберегает только прислоненная к стене рогатина. Над разбитым крылечком изогнулась в поклоне старая узловатая яблоня, в будке с проломанной крышей иногда неслась единственная курица. Днем хохлатка бродила по полянке, благоразумно не выходя за редкий плетень. Лесное зверье глотало слюнки, но переступить мои метки не смело.

В нараспашку открытом сарае фыркнул, топнул конь, заблеяла коза. Паршивка, зря только я ее два раза к козлу тягала — так и не отяжелела, зато всё еще доилась. Меньше, чем летом, но на сметанку с творогом собрать удавалось. Все они здесь приблудные — и безрогая длинноглазая Майка, отданная в счет долга, на борщ, и дымчатый, немолодой уже меринок, кем-то выгнанный в лес за хромоту. Даже кошка, которая считается дикой, но никогда не опаздывает к дойке. И я сама, впрочем. На избушку я набрела случайно, долго присматривалась, кружила по округе, но за неделю хозяин так и не сказался. Не объявился и за три года моего самоуправства.

Назвать избу совсем уж нежилой было неверно — в печной трубе гнездилась сова, под крыльцом процветал топотливый ежиный выводок, чердак загадили летучие, а подпол — полевые мыши. Всех их я безжалостно вымела-выкурила, вставила окна, законопатила щели мхом, из утвари что подновила, что выбросила. Главное, печь была цела. Сначала я спала на ней, потом, купив перину с подушкой, перебралась на постель в единственной маленькой комнате. Изба, в шутку прозванная логовом, помаленьку обрела жилой вид. Не стыдно и гостей привести. Принести.

В протопленной с утра печи стояли два горшка с водой, сейчас они очень пригодились. Я свалила колдуна на ошпаренный кипятком стол, выставила на лавку темные склянки без подписей, разодрала на полоски новую льняную простыню и принялась за работу. По правде говоря, его легче было разделать, чем собрать (а опыт у меня был, и немалый, в обеих областях). После пятичасовой возни свободными от повязок остались только живот, голова, левое плечо и правая голень, пестревшие синяками. Оглобля поработала на славу, больше всего я намучилась с раздробленными костями, укладывая их в лубки. Колдун превратился в неряшливо, но крепко спеленатую куклу, такой же холодный и безжизненный.

Я перетащила его на широкую лавку у печи, в закуток, отгороженный занавеской. Вскипятила воды, настояла травок и принялась отпаивать тепленьким, по каплям вливая в приоткрытый рот. Больше всего мне не нравилось полное отсутствие сопротивления — как текущей в горло жидкости, так и смерти. Долго так продолжаться не могло, либо он согреется и нормально задышит, либо сдохнет. Я не решилась уснуть, осталась ждать перелома, взбадривая себя тем же снадобьем. Лично мне помогало.

Под утро колдун начал отходить, пришлось неотлучно сидеть рядом, ругать, тормошить, дышать в насильно разжатый рот, вместе с воздухом делясь жизненной силой. Мы это можем, хоть и не слишком эффективно — большой расход при передаче. К обеду я вымоталась, как собака, а он всё никак не мог определиться с тем или этим светом. Во время очередного затишья я плюнула на всё и уснула, а может, потеряла сознание. Очнулась только глубокой ночью. Колдун тихо сопел, пригревшись между мной и печью. Я встала, тщательно подоткнула одеяло, не оставляя лазеек с трудом накопленному теплу. Долго стояла и смотрела, размышляя, но ничего путного так и не надумала. Только проголодалась.

Пора было идти на охоту.

По волменским меркам Выселок считался городком захолустным, хотя давал приют примерно тысяче жителей. Пограничье с Ясневым Градом не делало его привлекательнее, так что жили здесь в основном купцы, ремесленники и селяне, разбивавшие свои огородики прямо у городских стен. Знать и маги предпочитали более хлебную столицу, Вагеру.

Стоял в Выселке и небольшой воинский гарнизон, он же городская стража, ибо работать по основной специальности легионерам не доводилось уже лет двести, с момента подписания мирного договора с эльфами. Белория, расположенная за Ясневым Градом, вообще именовалась «братской державой» — то есть если и пакостила, то исподтишка и не признаваясь. К тому же проще пройти босиком по рву со змеями, чем пересечь эльфийско-дриадский лес без позволения его хозяев.

Возможно, некогда сюда и в самом деле выселяли неугодных королю людей, но сейчас это был самый обыкновенный, тихий и невзрачный городишко, где все друг с другом здороваются, но зачастую знают только в лицо. Что меня вполне устраивало.

На работу я добралась ближе к полудню, сонная, злая и поминутно зевающая. Хозяин, хоть и выспавшийся, пребывал не в лучшем настроении — влетело и за опоздание, и за вчерашний прогул. Я вспылила, демонстративно брякнула о пол глиняную ступку, в которой уже начала растирать брусничные листья, и потребовала расчет. Хозяин тут же пошел на попятный, окрестил прогул «выходным» и велел в следующий раз предупреждать заранее. Я нагло предупредила, развернулась и ушла. Ничего, переживет. Обзовет про себя стервой и упырицей, но вслух повторить не посмеет. Иначе вообще в отпуск уйду, первый за три года.

…Уже за дверью услышала, как хозяин, ворча себе под нос, достает из шкафа новую ступку. По моим прикидкам, их там еще на полгода столь же плодотворного сотрудничества хватит, потом снова придется оптом у гончара закупать…

Я вернулась вовремя — колдун открыл глаза. Больные, тусклые, но разумные. Пока он вяло осматривался, я нацедила в кружку супа, придерживая ложкой гущу. Села на край постели. Он не удивился и не испугался. Видно, считал, что хуже быть уже не может. Наивный. Разубеждать его я пока не стала. Подержала кружку в ладонях, прикидывая, не слишком ли горячо. И услышала, как снаружи тихонько хрупнула ветка.

Я беззвучно поставила кружку на пол. Подкралась к окну, выглянула. Во дворе стоял, боязливо озираясь, парнишка лет тринадцати.

— Ученик твой явился, — с гадкой ухмылкой сообщила я. — Пожалуй, мне тоже стоит заняться его образованием. Ты не против?