Внучка бабы Яги - Коростышевская Татьяна Георгиевна. Страница 61

— Ты посыльного в чей шатер отправил? — не обратил внимания на вопрос Влад.

— В свой. У тебя же гостья.

— Замечательно. — Господарь хлопнул в ладоши. — Пойдем, послушаем, чем Трисветлому может помочь бедный валашский князь и его не менее убогий соратник. Разыграть гамбит мы всегда успеем.

— Не отдавай им девчонку, — неожиданно хрипло сказал Михай. — Очень прошу…

— Все еще не оставил мысли о браке? — голос Влада сочился ядом. — Роковая страсть? Представляю, какими глазами посмотрит на меня твоя матушка, когда ты притащишь ей из Рутении такую невестку. Мезальянс! Потомок древнего боярского рода и…

— Она на Вайорику похожа…

Дракон смолк, резко развернулся и широкими шагами отправился в сторону лагеря. Из кустов, расправившись с добычей, выпорхнула синица.

Поначалу я, конечно, старалась как-то соблюсти приличия — аккуратно ставила на место чужие вещи и даже не пыталась отпирать шкатулки и деревянные сундучки, установленные у стен шатра. Но своей старой дорожной сумы я нигде не находила, поэтому начинала терять терпение. Влад, неожиданно вернувшийся в свой шатер, нашел меня отчаянно скулящей по поводу обломанного ногтя. За полминуточки до этого я пробовала пострадавшими пальцами подцепить крышку самого увесистого сундука.

— Это обыск? — неприветливо спросил господарь. — Опять какую-нибудь фамильную реликвию стащить хочешь?

— Око за око, — подула я на руку. — Ты письмо не тебе писаное вскрыть пытался, я — твой сундук.

— Может, спросишь по-хорошему?

— Суму я свою ищу. Холщовая такая, косо выкроенная, у тебя под лежанкой в тереме валялась. Не видал?

— Как же, как же, — посветлел лицом князь. — Припоминаю…

Он нажал на незаметный глазу рычажок, и крышка сундука откинулась сама собой. В укладке обнаружились кипы каких-то бумаг, плотные денежные мешочки и моя холщовая пропажа, смотревшаяся инородно в эдаком окружении.

Я схватила свое. Влад, будто кролика за уши, вытащил два кошеля и с усмешкой протянул мне:

— Прими. За работу.

Я долго не ломалась:

— Благодарствуйте.

Прозрачная вода Серебряного озера приятно холодила ноги. Мейера сидела на берегу в полном одиночестве. Солнце давно перевалило за половину горизонта, погас обрядовый костер, врата беспомощно валялись на земле обычными палками, индрики разбрелись кто куда, занятые своими делами и заботами. Никто и не вспомнил о своей опозоренной жрице. И он тоже не вспомнил, тот, кто когда-то был для нее светом в окошке, глотком воздуха, путеводной звездой.

— Ты помнишь, как тебя звали раньше, женщина? — Шила подошел неслышно, присел рядом и точно так же, как и она, опустил в воду босые ноги.

— Нет, — смахнула набежавшую слезу мудрейшая. — Это было так давно…

— А я помню — тебя звали Айна.

— Это имя что-нибудь значило? — равнодушно спросила она.

— У любых слов есть значения.

— И что же?

— «Единственная». — Мальчишка болтнул ногой, вода помутнела. — Хорошее, сильное имя.

— Я его предала.

— Нет, просто оставила на время.

— Я не была сильной. Не была единственной, я не была даже мудрой. Все это время я делала то, что хотел от меня он. И что теперь? Одиночество и презрение. Даже ты перестал говорить со мной!

— Не плачь. — Тонкая мальчишеская рука обняла ее за плечи. — Я хотел, чтобы ты была счастлива. Помнишь, как ты в первый раз увидала своего мужа, как забилось твое сердце, как сладостно заныло внутри от предвкушения того, что уже на рассвете ты будешь принадлежать ему?

— Молодая была, — всхлипнула женщина. — Думала, весь мир смогу под себя переделать. Думала, наша любовь изменит глупые старинные обычаи, что буду для него навсегда… единственной. Я же и не отпустила тебя тогда только для того, чтоб милее ему казаться, чтоб послушание мое ему по нраву пришлось.

— Ты все еще любишь его?

— Не знаю. Еще утром я сказала бы тебе — «да». А теперь, после позора…

— Никакого позора, — мягко засмеялся Шила. — Ты во второй раз в своей жизни вышла замуж. Причем за того самого мужчину. В чем же бесчестие? Если хочешь, можешь заставить его жить с тобой, согласно обычаю, и он покорится. Ты еще сможешь родить ему детей — моя вода помогла тебе сохранить все женские качества.

— Поздно. Я уже не люблю Сикиса.

То, что она произнесла вслух это имя, будто сбросило с ее души пудовый камень. Мейера ощутила невероятную легкость. Ей захотелось звонко расхохотаться, чтоб эхо ее смеха разнеслось по Заповедной пуще сотней серебристых колокольчиков.

— Ну вот ты и повеселела. — Шила отпустил ее плечи. — Я могу уходить.

— Нет, останься, — несмело улыбнулась мудрейшая. — Мы так давно не разговаривали…

— Мне нужно отпустить мальчика. Существование вне тела не идет ему на пользу.

— Тогда можно мне пойти с тобой?

— Ты правда хочешь этого?

— Да.

— Ты знаешь, что уже не сможешь вернуться?

— Знаю.

— А как же дети, твое племя, твой муж?

— Мои дети выросли, у них своя дорога, мой муж мне опротивел, а мое племя вполне справится без меня.

— Я хочу, чтоб ты была счастлива.

— Это возможно только с тобой.

— Как давно я этого ждал, Айна… единственная.

Шила проснулся на закате, потянулся, зевнул и резко вскочил на ноги. Около него на земле лежала Мейера. На лице мертвой колдуньи застыла счастливая улыбка.

Господарь продолжал рыться в своем сундуке с таким видом, будто давненько туда не заглядывал. До меня донесся запах засушенных роз. Влад, грустно улыбнувшись, достал на свет плотный пергаментный сверток. Хрустящие лепестки осыпались на ковер…

— Хочешь посмотреть на мою мачеху?

Я взглянула на рисунок.

— Кто художник?

— Я.

Портрет золотоволосой красавицы завораживал; казалось, он жил своей собственной жизнью. Холодное мерцание изумрудного платья подчеркивало теплый тон кожи, сияющие голубые глаза смотрели на меня с едва заметным лукавством.

— Хорошая работа, — сказала я почти равнодушно. — Ей понравилось?

— Нет. Я никому его не показывал. — Влад, кажется, слегка смутился. — Ты первая.

— Польщена. — Я отвернулась от господаря и продолжила сборы.

Денежки очутились в дорожной сумке, рядом я поставила еще одну — нажитую у индриков. Ну вот и все, я готова.

— Куда пойдешь? — Князь сосредоточенно рассматривал рисунок, видимо выискивая изъяны в своей работе. — Может, кликнем Михая, чтоб проводил?

— Сами с усами, — отмахнулась я, затягивая кушак. — Только направление покажи, мне на тракт выйти надо.

— Сейчас. — Князь свернул пергамент и вернул его на место.

Хорошо еще, не стал с пола лепестки поднимать, чтоб зазнобу свою заново присыпать. А может, он каждый раз свежими розами портрет обкладывает? Мне-то все равно. Еще не хватало в княжеских причудах разбираться.

Я сосредоточенно поправила наплечные лямки, чтоб легче по снегу идти было.

— Ты собираешься в таком виде на люди показаться? — фыркнул Влад.

— А в чем дело? — Я начинала злиться.

— Девочка, ты когда на себя в зеркало-то смотрела? Да мои дружинники в ужасе разбегутся, как только узрят тебя на пороге моего шатра.

Я ринулась к туалетному столику, по дороге скинув на лежанку свою поклажу, сдернула прикрывающую зеркало светлую кисею и застонала. Чудище лесное! Мое лицо было всё в грязи множества оттенков — серой, бурой, коричневатой, а колтуны волос на голове видом походили на паклю.

— Воды, — прошептала я, с ужасом замечая, что губы мои, видно от соприкосновения с бормотухой, приобрели стойкий лиловый цвет. — И гребешок какой-нибудь дай.

Влад с широкой усмешкой выставил на столик фарфоровую миску, налил туда воды из кувшина — по-простому, не прибегая к колдовству. Следом всыпал несколько кристалликов ароматной соли из стоящей тут же коробочки. И гостеприимно повел рукой:

— Прошу.

Я стала истово умываться, мимоходом замечая, что вода в миске не ледяная, а чуть тепловатая, такой температуры, которая была приятна моей коже. Я промокнулась полотенцем и еще раз внимательно на себя посмотрела. Ничего! И хуже бывало. Синяков на лице не видать, и то хорошо. Чем еще порадовать? Ах да, зубы все на месте, да и количество глаз не уменьшилось.