Грани Обсидиана - Колесова Наталья Валенидовна. Страница 34
– Я думала, у тебя какое-нибудь воспаление – перетрудил мышцы или позвонки шеи, – но тут все нормально. Значит, дело исключительно в руках.
Оба вновь взглянули на его руки, смирно лежавшие на коленях.
– Попробуем припарки из травы… ты растираешь их?
Он криво улыбнулся:
– Часами. Но, может, ты, лекарь, сделаешь это лучше? – Да уж, прикосновения у нее поистине волшебные! Правда, оказывают действие совсем не на ту часть тела, которую следует. Ей бы лечить страдающих мужской немощью…
По счастью, не подозревавшая о его мыслях Лисса сосредоточенно перечисляла:
– Итак, припарки, растирание, я посоветуюсь, что укрепляющего можно принять внутрь… На ночь, наверное, руки следует укутывать, раз у тебя суставы ломит…
Он слушал все с большим и большим раздражением, перебил, поднимаясь:
– На ночь я натягиваю твои рукавицы – только в них руки согреваются и боль утихает. Может, займешься вязанием и дальше? У тебя это куда лучше получается!
Он увидел, как дрогнуло и застыло ее лицо, в испуге округлились глаза. Повернулся и ушел. Раз ничего не знает, так пусть не лезет, лекарь-недоучка! Как ему это все поможет? Если непонятна причина – как?!
Я постояла, потом села. Ноги меня не держали.
Все понятно.
Он только что сам назвал причину.
Все началось давно, еще в разгар зимы, когда Волк пожалел одну замерзшую девчонку и заказал ей рукавицы. Она вязала их, нанизывая на петли и ряды свою ненависть, свою горечь. Свой страх. Тогда, наверное, она и произнесла Слово переноса, сама того не подозревая. И расположила узоры-руны совершенно не так, как учила мать, – если прочесть их, наверняка окажется, что вместо оберега они стали проклятьем. Медленным, ядовитым проклятьем, разъедающим, калечащим плоть молодого сильного мужчины…
Мужчины, который не сделал ей ничего плохого. Мужчины, спасшего чужого ребенка и поклявшегося сделать то же для нее самой.
Мужчины, виноватого перед ней лишь тем, что родился Волком…
У меня не было привычки плакать. С тех пор как погибла мать, я и не плакала вовсе: даже после Зихарда. Как будто – раз – и отрезало слезные протоки. Или высушило их навсегда.
Я и сейчас не плачу, нет. Это просто едкий дым, да, дым от очага щиплет глаза… Я поспешно вытерла глаза и нос. Теперь надо узнать, как можно исправить зло.
И можно ли вообще его исправить.
Он нашел Гэвина на конюшне. Парень, скинув куртку, чистил своего коня, да так, что во все стороны летела зимняя шерсть и перхоть. Небольшого роста, горной сунганской породы жеребчик скалил зубы, пытаясь прихватить своего не на шутку разошедшегося хозяина – и Гэв тыкал ему кулаком в зубы, прикрикивал ломающимся баском.
Бэрин прислонился плечом к стене. Постоял, наблюдая – парень его заметил, но делал вид.
– Гэв…
– Стой смирно, кому сказал, ты, шерстяной мешок!
– Гэвин.
Парень зыркнул злобно.
– А. Что-то вы быстро управились! Или это я помешал?
– Мешать было нечему, Лисса просто меня осматривала…
Гэвин наклонился, поднимая щетку. Сказал глухо, в пол:
– И осталась осмотром довольна?
– …как лекарь.
– Ну да. И за это ты ей руки целовал!
Крыть нечем, признал он с кривой усмешкой. Постоял, глядя в напряженную спину Гэвина. Дать бы ему совет… да уж, ты-то сам просто везунчик в любовных делах!
– Гэв. Лисса не такая, как другие, с ней надо…
И сам задумался – что и как надо? Она до дрожи боится оборотней и сторонится людей. С удовольствием слушает рассказы Инты – и не отвечает на вопросы о себе. В полнолуние уходит с полной сумкой еды для своего брата… а брата ли? И – куда именноона все-таки уходит?
Гэвин продолжал двигать щеткой – но уже без прежнего пыла. Сказал звенящим голосом:
– Тебе что, других мало? Ты же их только пальцем помани…
– Гэв…
– Нет, тебе всех подавай!
– Ты не…
– И не говори мне, что я должен и чего не должен! – рявкнул Гэвин. С силой швырнул щетки в угол – конь даже шарахнулся в испуге – и пошел по проходу, сутулясь и сжимая кулаки. Бэрин смотрел ему вслед. Плохо дело. На его памяти парень впервые влюбился серьезно, и надо же было, чтоб в Лиссу…
С ней и так все не так.
Он сидел, греясь и жмурясь на солнце, точно кот. Под солнцем и весенним ветром показалось вдруг, что все не так уж мрачно и страшно, как представляет себе один юный оборотень. Да и другой, взрослый, оборотень – тоже. Надо действительно попробовать все эти Лиссины припарки. Хотя… он весело хмыкнул – он не отказался бы и от растираний!
Со ступеней к нему сбежала Найна. С забранными в хвост волосами, с открытой длинной белой шеей, она казалась сейчас очень юной и по-весеннему светящейся. Может, весна хотя бы ей принесет что-то новое и лучшее? Теперь они сидели вдвоем, молча, наслаждаясь мирным теплом, видом просыпавшейся земли…
– Ты уронил, – наклонившись, сестра подобрала у него из-под ног рукавицу. Бэрин глянул и захлопал ладонями по куртке: вторую то ли оставил в комнате, то ли потерял. Кажется, Лиссе придется-таки вновь заняться вязаньем… Он протянул руку и увидел, что сестра уставилась на рукавицу странным напряженным взглядом. Найна даже держала ее кончиками пальцев, на вытянутой руке, словно нечто отвратительно пахнущее. – Что это? Откуда она у тебя?
– Связала одна рукодельница…
– Именно тебе? Или ты купил по случаю?
– Я себе заказывал.
Найна повернула голову и поглядела на него с гневом:
– Тогда скажи-ка мне, братец, кто тебя так ненавидит?!
– Что?
– Пес, пес, пес! Да на рукавицы наложено заклятие!
– Заклятие? – Он все еще не понимал, и оттого сестра ярилась все сильнее.
Обычно бледное ее лицо покрылось гневным румянцем; губы сжимались, казалось, она каждое слово чуть не выплевывает:
– Порча, как говорят люди! Уж не от этого ли ты впервые в жизни свалился в лихорадке?
И со льдины. И… чуть не потерял руки.
Так вот чего испугалась эта рыжая… вовсе не того, что он рявкнул на нее – а что он вспомнил о рукавицах. Решила, он догадался.
Бэрин вырвал рукавицу у сестры и, скомкав в кулаке, поднялся. Найна вскочила тоже, готовая за него рвать и убивать.
– Ну?! Ты знаешь, кто это сделал?
– Я… сам, – сказал он, едва выговаривая слова – лицо просто судорогой свело. – Разберусь. Сам.
Он искал ее по всему замку: только что была… только что вышла… наверное, там… наверное, пошла туда… Он даже не смог взять ее след, потому что Лисса сегодня тоже изрядно пометалась по замку: казалось, она кружит бесцельно… или сознательно путает следы.
Наконец он, кажется, учуял ее. Уж куда-куда, но что она нагло заявится в егокомнату!..
Бэрин широко распахнул дверь. Одним взглядом окинул разбросанные вещи, разворошенную кровать, откинутую крышку ларя, из которого была вывалена одежда. Ведьма скорчилась перед камином, вороша дрова. При его появлении она сжалась еще больше и оглянулась. Давай, притворяйся и дальше перепуганной и беззащитной!
Он вскинул рукавицу, спросил с издевкой:
– Уж не это ли ты ищешь?!
Сначала я направилась к Инте: ведь она наверняка знает, как снимается такое заклятие… или проклятье? Я шла и сочиняла историю о том, что я по невнимательности… в усталости… в темноте… перепутала порядок рун, и оказалось, что…
Что? Из-за этого ваш родственник, леди, чуть не утонул в реке, потом провалялся две недели в горячке, а теперь у него отказывают руки… Лучше просто спросить, как отменяется Слово переноса… если это было, конечно, оно.
К Инте меня не пустили. Утром ей стало плохо, теперь она спит; и любая из женщин готова скорее перегрызть мне глотку, но не дать потревожить леди. Поговорить с Бертой – ведь она столько лет живет в замке и наверняка наслышана и о волчьем колдовстве и о заклятиях? Но Берта тоже дежурила в покоях Инты. Я бродила по коридорам замка, как неприкаянная. Впервые я поняла, что кроме Берты и… Бэрина мне не с кем даже поговорить. И одного из этих двоих я едва не погубила. Нечаянно.