Дрейк - Мелан Вероника. Страница 2

Я еще раз беззлобно подумала, какие красивые у нее все-таки ноги: правильной формы, изящные, стройные — просто загляденье. Но зацикливаться на этой мысли не стала. Потому как если сосредоточиться — всё, пиши пропало, обязательно начинало скрести изнутри. И делалось тоскливо и грустно.

Когда часы в офисе пробили шесть, все с облегчением повставали из-за столов. Только Лена сидела, сосредоточенно печатая, качая головой в такт музыке, доносившейся из наушников.

Я тронула ее за плечо и улыбнулась:

— До завтра.

— Ага, увидимся.

Попрощавшись с остальными, я сгребла со стула свой плащ, сумку и выскользнула наружу.

Осень радовала.

Казалось бы, ну чему тут радоваться? Замусоренная остановка, ждущие своего автобуса тетки и молодняк, торгующие на углу фруктами не то татарки, не то молдаванки. Желтые листья, летящие с берез, пыльный тротуар, заваленный окурками и банками из-под колы, выглядывающая из окошка киоска равнодушная продавщица, читающая «Мою семью».

А все равно радовала. И кто знает, отчего так.

Обычно принято радоваться весне, когда воздух наполняется ароматами надежды на что-то новое и светлое, на перемены к лучшему и пробуждению души.

У меня же и перемен-то никаких. Та же работа вот уже три года. Мама все еще в Турции, покупает новую одежду, чтобы потом раздать на реализацию в магазины. А дома только отчим, который, придя с работы, сразу тянется к банке пива и телевизору, чтобы в очередной раз найти то, что можно по десятому кругу обругать в нашей стране. Да еще бабушка, которую давно надо бы проведать.

Подошел троллейбус, старый, потертый, синий, с налепленной на боках рекламой. Я вошла внутрь и села. Мест хватало. Маршрут далекий — от центра, потому и редко когда перегруженный. Отдала контролерше деньги, та недовольно отщипнула билетик, будто от души оторвала, и кинула в руки. Села в свое персональное кресло, накрытое видавшей виды протертой бархатной тряпкой, и тщательно умастилась, точно и не вставать ей на следующей остановке, чтобы «обилетить» вновь вошедших.

Не став тратить время на созерцание бабушек и дедушек с какими-то скорбными, будто обиженными за не оцененную никем прожитую жизнь лицами, я отвернулась к окну и ушла в себя, в размышления. О чем бы таком хорошем сейчас подумать? Но хорошее, увы, на ум не шло.

Машины, мотоциклы, магазины, рынки, многоэтажные дома… Можно было бы и пешком, да вот сегодня почему-то не хотелось. Царапала где-то изнутри фраза, брошенная Татьяной насчет не слишком разборчивых арабов.

Арабов я не любила. И ради секунды ненужного внимания не стала бы платить огромные деньги и лететь в Египет. Или в Турцию. Да даже в Эмираты.

Нет, путешествовать я любила. Очень! И надеялась, что однажды повезет увидеть те места в мире, к которым тянулась душа. Отправлюсь в старинную Европу или куда-нибудь на острова… Красивых мест много — выбирай, если есть возможность.

Я вздохнула.

Отпуск в этом году я себе позволить не могла. Трудности с деньгами, да еще в последнее время бабушка болела часто, на лекарства уходило много, хотя и не жалко для родного человека, лишь бы здоровья это добавляло.

Потому отпуск все никак не наступал. А соответственно, ни Европы, ни даже Египта, как Валентине Олеговне, мне не видать.

На одной из остановок вошли двое — молодая пара. Сразу же устремились в уголок, прижались друг к другу, будто прилипли, и такое блаженство на лицах! Смотреть на них в упор было неприлично, поэтому я улыбнулась, глядя в окно. От пары исходила хорошая энергетика, радостная, свежая, чистая. Наверное, все еще в самом начале. Посмотришь на таких, и будто воздух чище становится. Лишь некоторые старики, непробиваемые от собственной накопившейся внутри боли, укоризненно качали головой, невосприимчивые к чужому счастью.

А мне было приятно. Пусть даже глазком взглянуть на влюбленных. Прикоснуться на секунду к чужому волшебству, к чьей-то сказке.

Снова мучили кота.

Соседская детвора постоянно издевалась над ним. Все потому, что кот был глухим. То есть совершенно. Не слышал ни злых, ни добрых голосов — вообще ничего. Сказалась то ли лютая морозами зима, то ли последствия какой-то болезни.

Гонимые кровожадными желаниями соседские девочки, семи и девяти лет, тянули бедное животное за хвост, пытались топать перед его носом, гнали с клумбы. А кот, как назло, обладал на редкость добрым и терпимым нравом и уходить никуда не спешил, черт бы его за это подрал.

Детей я разогнала. Зло и быстро. Вся терпимость от подобных сцен у меня заканчивалась враз. И мамаш я не боялась. Голову бы отвернула и родителям за таких вот детей.

Подошла к коту, достала из сумки купленный на остановке перед домом пакетик с «вискасом», выложила прямо на траву. Мишка (почему-то я мысленно именовала кота именно так), почуяв запах знакомых ладоней, быстро подбежал ко мне и заорал хрипло и надрывно, требуя ласки. Даже еду отложил ненадолго, лишь бы погладили белую пушистую спину.

Я вздохнула и приласкала. Как своего, родного. Может быть, это и моя вина, что он до сих пор здесь ошивался? Даже перезимовал как-то. Задняя лапа вывернута к пузу и не разгибается, отчего Мишка ходит только на трех, а от хвоста осталась только половина. Причины тому я даже предполагать боялась.

Он терся. Все не ел. А я смахивала слезы уже почти привычно. От бессилия. Так, чтобы никто не видел. Черт бы подрал отчима, у которого аллергия на кошек. Давно бы уже забрала, а так завтра будет очередной пакетик «вискаса» на траве.

Терпи, Мишка. Когда-нибудь жизнь наладится.

Отчим пил. И видимо, уже далеко не первую банку. Когда я щелкнула входной дверью, его бубнеж ненадолго стих, возобновившись позже. На кого или на что, я не поняла. Ему вторил включенный в спальне телевизор, В зале тишина. Когда мамы нет дома, здесь и свет включают редко. Никто не сидит на диване, не читает книжек, не слушает о том, как прошел день.

Из кухни пахло не вкусной едой, а несло какими-то кислыми полуфабрикатами — дядя Толя готовить не умел и быстро отбивал у меня все желание помочь, когда заводил долгие разговоры о том, как вокруг все плохо. Пара попыток побыть «хорошей» быстро сошла на нет после того, как я поняла, сколько требуется внутренних сил для восстановления после подобных монологов. Гораздо больше, чем у меня оставалось. Словом, меню отчима разнообразием не отличалось. Пельмени, замороженные котлеты да сухая рыба для пива — вот и весь нехитрый рацион.

Радовало то, что ко мне Анатолий Иванович обычно не лез. Редко когда пытался сунуться в комнату с разговорами, удрученный одиночеством, но отклика никогда не находил. Не любила я поддерживать темы о плохом. Зачем лишний раз? Уж лучше попробовать снова увидеть вокруг что-то хорошее, даже когда трудно. А так как мою точку зрения отчим не разделял, говорить нам было не о чем.

Я сняла плащ, повесила у двери, прошла в комнату и закрыла за собой дверь. Подошла к окну, проверила, как там Миша. Кот в одиночестве лежал рядом с кустом, подвернув под себя передние лапы.

Я тяжело вздохнула. Силой оторвала себя от окна. Невозможно караулить его двадцать четыре часа в сутки, хоть и хотелось. Достала из сумки книгу о воплощении желаний в жизнь, села на кровать и прочитала несколько строчек:

Как ни странно, выдумывать то, что приносило в жизнь успокоение, уже не требовалось. Я хорошо знала эту картинку. И чем больше времени тратилось на ее представление, тем больше деталей дорисовывало ищущее покоя воображение.

Автор книги советовал попробовать представить море или сад, горящий костер или пустынный пляж, даже застывший пруд. Мне же на ум всегда приходило одно и то же место, думая о котором почему-то становилось хорошо. Парк. Просто осенний парк… С лавочками, расставленными вдоль узких дорожек. Витые спинки, крашенные зеленым доски, много-много листьев на земле, красных, оранжевых, бордовых, золотых и коричневых. Легкий и теплый ветерок трепал мои волосы, когда я сидела там, закрыв глаза, радуясь теплу от лучей заходящего солнца. Напротив — маленький фонтан в виде чаши с ручками. Вода из чаши стекала в небольшой бурый и чуть потрескавшийся бассейн. Мелодично журчала, принося тихую радость бытия, смывая все накопившееся за день.