Дрейк - Мелан Вероника. Страница 54

Оказалось, могут.

Пять минут спустя Дрейк разочарованно качал головой, я сидела, потупившись на темный ковер под ногами. Щеки полыхали. Это еще хуже, чем голышом на сцене во время детского спектакля, это сродни тому, как если бы Господь просветил тебя всемогущим взглядом и ни единая черная мысль подгнившей сущности не укрылась бы от луча его правосудия. Я и не подозревала, что можно так сильно стыдиться саму себя.

— Давай разбирать каждую ситуацию по отдельности. Пока ты не поймешь, насколько это важно, и не научишься справляться самостоятельно, я буду делать это вместе с тобой. Процесс, понимаю, неприятный, но, если ты хочешь избегать его в будущем, тебе лучше заострять внимание на том, о чем я говорю на уроках.

Отчего-то представился котенок, которого пытаются научить лакать молоко: подталкивают к миске — тот упирается, расставив в стороны все четыре лапы, скользят по паркету маленькие коготки.

Противный предательский экран высветил фрагмент вчерашней прогулки: идущих навстречу людей, жующих еду. В определенный момент кадр застыл, а справа появилась шкала, напоминающая эквалайзер музыкального плеера. Некоторые деления оставались в зеленой зоне, другие в оранжевой, а два или три зашкалили высоко в красную.

— Откуда такая злость, Бернарда? — Дрейк ткнул пальцем в алые столбики. — На людей за то, что они просто едят на улице? Я говорил тебе, у каждого чувства есть корень, причина, из которой оно вырастает. А ты даже не пытаешься анализировать, откуда взялось твое раздражение.

— Из того, что они могут жевать, а я теперь нет. И все благодаря вам… тебе. Отсюда моя злость, — набычилась я.

— Неверно.

Котенок продолжает упираться, но он слишком мал. Чья-то огромная рука подталкивает его крохотный пушистый зад, когти бессильно пробуксовывают по полу, нос касается блюдца, огромное озеро из молока пугает объемами. Что с ним делать?!

— Да будет тебе известно, что практическая любая злость проецируется не на другого человека, а в первую очередь на самого себя. Ты думаешь, обиделась на мои слова? Нет, ты обиделась на то, что они правдивы, а ты уязвима к ним. Чувствуешь то же самое, но не даешь себе труда признаться в этом.

Тычок в загривок. Розовый нос окунается в белую жидкость, она забивается в ноздри, котенок фыркает и упирается всеми конечностями.

— А эти люди? Ты думаешь, злишься на них, потому что они едят? Нет, ты злишься на себя за то, что ТЫ этого делать не можешь. Загнала свое сознание в рамки, которые теперь давят, как слишком узкая клетка. А в этом случае?

Экран, как расторопный подхалим, высветил сцену в магазине, куда я заглянула вчера, чтобы купить журнал — жалкая попытка отвлечь сознание от стонущего желудка.

Дрейк снова указал на красную диаграмму в углу:

— Мужчина, который без очереди пробивается к кассе, вызывает у тебя антипатию. Хочешь знать почему? Потому что в каждом человеке изначально заложены две составляющие. Кто-то выпячивает темную, кто-то всеми силами пытается демонстрировать светлую, подавляя в себе вполне естественное для гуманоидов желание к лидерству, грубости, жестким методам поведения и эгоизму. Люди, злящиеся на пройдох, негодуют на то, что в какой-то момент подавили в себе схожие позывы, наделив их ярлыками «плохо» и «недостойно». Отсюда и антипатия: «Почему он может себе это позволить, в то время как я решил, что это „неправильно“?» Вывод прост: я хороший, а он гад. Хочешь знать, как с этим бороться? Перестань считать, что каждый должен разделять твои установки о том, что «хорошо» и «плохо», прими тот факт, что подобные ярлыки будут развешиваться людьми в совершенно разных местах, часто не схожих с твоими. Кому-то быть грубым — это уверенность в себе, для кого-то лесть — это умный подход к ситуации, позволяющий проложить дорогу вперед в долгосрочной перспективе, для кого-то бросить мусор мимо урны — свобода от правил, а для тебя очередной источник раздражения. Видишь ли, они «не такие», как ты, не разделяют твоих взглядов.

По ходу повествования челюсть моя опускалась все ниже, с подобной логикой я сталкивалась впервые. По мнению Дрейка, ответственность за поведение всегда лежит на мне, внешние факторы не играют роли, и любые негативные эмоции отражают внутреннее неприятие людей, отличающихся от меня.

Экран переключил фокус на даму с собачкой, что прошествовала мимо меня, пока я высиживала на бордюре.

— Еще один яркий пример обиды на человека, который выглядит лучше, чем ты, в данном случае на то, что ты не выглядишь так же хорошо, как она. Ты никогда не злишься на кого-то, Бернарда. Ты всегда проецируешь это на себя.

Молоко на морде, молоко на ушах, одна лапа в миске, тяжелые белые капли стекают с тонких усов. Противный вкус на языке, в горле, в носу.

— Да как же так! — не выдержала я. — А если злишься, что прямо перед тобой кто-то купил последнее яблоко? Это тоже на себя?

— Да. Ведь он везунчик, а ты неудачник. По какой-то причине судьба не наградила тебя счастливыми совпадениями.

— А если кто-то притворяется знатоком и нагло разглагольствует о предмете, в котором нисколько не разбирается, и это раздражает?

— Раздражает то, что при недостатке знаний человек не отказывает себе в общении и не перестает думать о себе хорошо, в то время как ты не можешь позволить себе позволить такого. Неприятие подхода, отличного от твоего.

Я не сдавалась.

— А если твой мужчина прилюдно чавкает — это тоже злость на себя?

— Конечно, — легко парировал Дрейк. — Злость на то, что в свое время ты НЕ сделала правильный выбор, который бы позволил не стесняться собственного спутника. К тому же у тебя не хватает смелости, в силу каких-то причин, изменить свое решение. Других невозможно изменить «под себя», но можно выбрать тех людей, чьи убеждения максимально схожи с твоими собственными.

Крыть было нечем.

Котенок сидел в миске с молоком четырьмя лапами и жалобно обтекал со всех сторон. Пить, впрочем, он так пока и не научился.

— Я не удовлетворен, Бернарда. Ты не приложила никаких усилий к анализу и контролю. Задание для тебя останется тем же и сегодня. Постарайся сделать так, чтобы завтра у нас появился шанс перейти к новому материалу.

Он указал пальцем на серебристые трансмиттеры, я с облегчением отлепила их с кожи и отложила в сторону. Экран погас.

На душе было скверно и грустно. Казалось, меня вывернули наизнанку и не увидели там ничего хорошего или достойного внимания.

Дрейк убрал кругляшки в специальную коробочку, отложил ее на покрытый бархатом выступ в стене и звякнул ключами от кинозала:

— Ты идешь?

Я, глядя в сторону, покачала головой:

— Я могу домой и отсюда. Мне без разницы.

«Уходи, — думалось мне. — Просто иди, чтобы до завтра нам не встречаться».

Позор за себя покрыл внутренности клейстером. Почему экран не отобразил хоть что-нибудь позитивное, заслуживающее одобрения? Почему одни тумаки? Неужели совсем не нашлось качеств, которые бы стоило похвалить? Видимо, нет.

Я вздохнула.

Только мамы видят в своих чадах красивое и замечательное, остальные же — лишь то, что есть на самом деле.

Горько, досадно и обидно. Естественно, «за себя» и «на себя».

Когда рядом зашуршала серебристая ткань, я встрепенулась, полагая, что Дрейк давно ушел. Оказалось, он все это время стоял в дверях, наблюдая. А теперь подошел совсем близко и — о ужас! — сел передо мной на корточки.

От неожиданности я отпрянула и уперлась в спинку стула. Еще одна лекция? Еще один тычок под зад, чтобы котенок захлебнулся в молоке и накрылся миской, как медным тазом?

Но его глаза внимательно смотрели в мои, а слова не спешили нарушать повисшую в кинозале тишину. Еще никогда я не видела это императорское лицо столь близко: нос с едва заметной «королевской» горбинкой, хорошо очерченные губы — не толстые, но и не карандашная линия, — красивый мужской рот, русые брови и «всевидящий» взгляд, от которого невозможно утаить секреты.