Триптих. Одиночество в Сети - Вишневский Януш Леон. Страница 24

А во всем остальном Якуб был совершенно нормальный.

Он пил с ними водку, ругался, как они, короче, был одним из них. Если не принимать в расчет его мозг, ежедневные письма от матери и то, что он знает на память столько стихов, Якуб был «из той же самой книжки».

Всем было понятно, что он пойдет учиться дальше.

Учителя его немножко побаивались после случая, когда он при всем классе, а главное, в присутствии инспекции прочел учителю физики лекцию о расширяющейся Вселенной, а когда тот признался, что не знает, кто такой Хаббл, [12]назвал его «захолустным невеждой» и «допущенным до преподавания по недосмотру отдела народного образования». Наверное, старые школьные инспекторы в том воеводстве до сих пор вспоминают эту историю.

Якуба целую неделю не допускали к занятиям; директор вызвал его отца, но тот, приехав и даже не узнав, в чем дело, устроил такой скандал в директорском кабинете, что пришлось вызывать милицию.

У отца Якуба был один-единственный авторитет, остальных он не признавал.

Его Якубек.

От гордости сыном он чуть ли не парил над землей.

Неизвестно, как до этого дошло, но на следующий день директор официально принес Якубу извинения перед всем техникумом, а учитель физики через две недели перешел в другую школу.

После техникума дороги их разошлись, Яцек остался в Гданьске, а Якуб закончил во Вроцлаве математический и философский факультеты.

Временами до Яцека долетали кое-какие известия о нем: то Якуб выиграл всепольскую олимпиаду по английскому языку, то он учится сразу на двух факультетах, то он пишет докторскую диссертацию в Штатах.

Однажды кто-то Яцеку сказал, что Якуба исключили из обоих институтов, но он не поверил.

А потом у Яцека заболела дочка, и мир рухнул.

Ее звали Аня, ей исполнилось восемь лет, она была для него светом в окошке, но у нее обнаружили белокровие, и жить ей оставалось всего несколько месяцев.

Чтобы как-то вынести это, он начал пить.

Он плакал и пил, и чем больше пил, тем больше плакал. Но при Ане он не проронил ни единой слезинки.

Он потерял веру в Бога.

Бога не было и быть не могло. Потому что если он существовал, то был либо злой, либо бессильный, а может, злой и бессильный одновременно. Но даже теперь Яцек не мог в такое поверить и потому исключал возможность его существования.

Аню возили по всем клиникам Польши. У нее была аплазия, атрофия костного мозга. Единственным спасением была пересадка его, но тогда в Польше еще никто этого не делал. Как-то совершенно случайно, когда он в виде исключения был трезв как стеклышко, ему сказали, что такие операции делают в США. Он знал, что стоит операция целое состояние, и тем не менее стал искать, к кому бы обратиться. Он узнал, что Якуб пишет докторскую диссертацию в Новом Орлеане, добыл через Вроцлавский университет номер его телефона в Штатах, а потом две недели все не мог решиться позвонить.

Однажды по пьянке он набрался храбрости и заказал разговор. Соединили его через восемнадцать часов, когда он протрезвел и даже не помнил, что прошлой ночью набрался храбрости.

Однако он вспомнил, что хотел рассказать Якубу про Аню.

Якуб слушал очень внимательно. Неожиданно он попросил сообщить все данные об Ане — о состоянии костного мозга и лимфатических узлов, о проведенной химиотерапии. Похоже было, что он знает все о лейкозах и пересадке костного мозга.

Это удивило Яцека. Но ненадолго. Он вспомнил, что Якуб всегда знал все, в крайнем случае почти все.

Якуб расспрашивал без всяких эмоций. Он даже не сказал, что сочувствует или что-нибудь в этом духе. Попросил номер телефона Яцека, сказал, что позвонит через две недели, и, не попрощавшись, повесил трубку.

Яцек даже не ждал, что Якуб позвонит.

Им столько раз обещали, но ничего не делали, столько раз обнадеживали, не шевельнув потом и пальцем, что уже не имело никакого значения — одним обманом больше или меньше. Просто Якуб был единственным человеком, которого он знал в Штатах, и обратился Яцек к нему скорей всего для очистки совести.

Было позднее воскресное утро, когда зазвонил телефон. Это был Якуб.

Яцеку никогда не забыть этого разговора.

— Ты уже выпил? — осведомился Якуб.

— Еще нет… потому что я должен ехать в больницу к Ане, — ответил он.

— Это хорошо. А теперь внимательно слушай. Ты сядешь в машину и поедешь в Варшаву в аэропорт. В двадцать тридцать там приземлится самолет компании ЛОТ из Нью-Йорка, в нем летит человек, который передаст тебе письменную гарантию, что Аню кладут на операцию по пересадке костного мозга в клинику университета Тьюлейн в Новом Орлеане, обещание выдачи Ане визы посольством США в Варшаве, а также номер брони билета для Ани на рейс в Нью-Йорк в пятницу. Я забронировал ей место в бизнес-классе. Ты все это получишь от него, а билет в ЛОТ'е в Варшаве утром в понедельник. Во вторник ты продашь машину, дашь взятку в бюро паспортов, чтобы в среду получить для нее заграничный паспорт. В четверг ты получишь в посольстве визу, а в пятницу посадишь Аню в самолет. Я встречу ее в Нью-Йорке и отвезу к себе в Новый Орлеан. Донор мозга уже имеется. Я устроил финансирование этой операции, так что очень прошу, ничего не напорти. Позвоню тебе во вторник вечером. — И Якуб положил трубку.

Он стоял, словно остолбенев, и, сжимая в руке телефонную трубку, еще долго вспоминал, все ли он запомнил, а по щекам у него ползли слезы, хоть он вовсе не был пьян…

Все прошло так, как сказал Якуб. Только паспорт жена выплакала без взятки.

Но машину все равно пришлось продать. Для другой взятки — чтобы перевезти Аню вертолетом из больницы в Варшаву к самолету. Утром в пятницу они с женой, держась за руки, стояли на дороге из аэропорта и смотрели, как набирает высоту тот самолет.

Якуб позвонил из Нью-Йорка, сообщил, что Аня благополучно долетела и что она молодец. А потом он звонил ежедневно.

Жена совершенно сошла с ума. Она взяла отпуск, чтобы все время быть у телефона. Всем знакомым она запретила звонить к ним, чтобы «не занимать линию». А когда телефон слишком долго молчал, она время от времени поднимала трубку, желая убедиться, что он не сломан. Она практически не выходила из дома и почти не спала, так как боялась, что во сне не услышит звонка.

А Яцек пил, не просыхая.

Спустя пять недель они поехали за Аней в Варшаву. Они уже знали: она будет жить.

В тот же вечер, уставшие от поездки, они вернулись домой, и когда Аня снова спала в своей комнате, Яцек с женой вошли туда и, обнявшись, стояли на коленях у ее кроватки, смотрели на девочку и плакали.

И они знали, что оба испытывают одно и то же чувство — самую чистую, огромную, безграничную благодарность. Благодарность к другому человеку.

Яцек вдруг подумал, что Бог все-таки есть. Просто какое-то время он отсутствовал.

Он даже не представлял, каким безмерным бременем может стать невысказанная благодарность. Они ждали в тот вечер звонка от него, хотели сказать ему — сказать слова, содержащие в себе благодарность.

Но он не позвонил.

Звонка от него не было ни в тот вечер, ни в последующие два года. Но это было в его характере.

Яцек сам попытался позвонить ему в тот вечер. Он заказал разговор и сказал, что заплатит любую сумму за немедленное соединение. А ему ответили, что это же США, что он должен понимать и что соединят его самое быстрое через восемнадцать часов.

В тот вечер Яцек принял решение уехать из этой страны.

И когда его сейчас спрашивают, почему он уехал из Польши, он отвечает: потому, что не смог выразить благодарность, а спросившие смеются и не верят ему.

Но это правда, чистая правда.

Из задумчивости его вырвал звонок телефона. На этот раз звонила жена.

— Тебе вообще известно, что в моем районе Гамбурга уже воскресенье? — спросила она.

Он не дал ей продолжить:

— Звонил Якуб, ему нужна моя помощь.

— Якуб?..

Прошло несколько секунд, прежде чем она поинтересовалась: