Триптих. Одиночество в Сети - Вишневский Януш Леон. Страница 54
Она в очередной раз подумала: Ася — необыкновенная. В принципе ей не хотелось бы, чтобы Якуб познакомился с Асей. Они как-то очень опасно подходят друг другу.
Она побежала в ванную. Быстро приняла душ. Надела короткие белые облегающие брючки и красную майку, открывающую живот. Лифчик надевать не стала. Жара обещала быть ничуть не меньше, чем вчера. В сумочку перегрузила все содержимое косметички.
«Накрашусь, — решила она, — пока буду ехать в метро».
Портье не мог отвести взгляда от ее груди, пока она сбегала с еще влажными после душа волосами в зал ресторана. Он тут же последовал за ней. В этом небольшом отеле портье был заодно и официантом. По крайней мере, во время завтрака.
Он подошел с карандашом и блокнотом и принял у нее заказ. Она заказала кофе и рогалик с медом. Когда он отошел, она все оставила и побежала наверх в номер. Взяла со столика плеер для компакт-дисков, нашла в чемодане последний альбом Вэна Моррисона и возвратилась в ресторан. Кофе уже дожидался ее. Рядом с чашкой лежал свежий номер «Интернэшнл Геральд Трибюн».
Портье не было. Она торопливо отодвинула газету, чтобы даже не видеть заголовков.
«Не стоит портить себе настроение информацией о том, что происходит в мире», — подумала она.
Она надела наушники. Выбрала «Have I Told Lately That I Love You», любимую у нее песню Моррисона.
«Не только Ася должна быть внутренне подготовлена к Ренуару», — решила она.
Она тоже. Музыка у нее уже есть. Сейчас она позаботится о химии.
Пришел портье с горячим рогаликом, над которым даже пар поднимался. Она выключила музыку и сняла наушники. Взгляд портье по-прежнему был прикован к ее груди.
— Не могли бы вы принести еще чашку кофе? А если да, не могли бы вы влить в нее рюмку ирландского виски?
Он улыбнулся и поинтересовался:
— Двадцать пять, пятьдесят или сто миллилитров? Если сто, у вас будет кофе в виски, а не наоборот.
— А как вы думаете, при каком количестве мне станет лучше всего?
— После двадцати пяти миллилитров виски в кофе и ста шампанского в бокале с ягодкой клубники. Шампанское за мой счет. Ренуар тоже пил шампанское. И очень часто до завтрака. Обратите внимание в д'Орсе, сколько бутылок стоит на столах на его знаменитой картине «Завтрак гребцов».
— Ну да. Вам все обо мне известно. Вы читаете и пишете мои мейлы, знаете, что мне нужен интернет, и вдобавок вам известно, что сейчас я отправляюсь на свидание с Ренуаром. Откуда, если не секрет?
— Мейлы я получаю от вас или для вас, интернет мне необходим в последние месяцы, как кислород, то же я предположил и о вас, так как вы похожи на потребительницу интернета, а насчет Ренуара… О нем я знаю от вашей подруги. Прежде чем я соединил ее с вашим номером, она рассказала мне почти все об этой выставке в д'Орсе, а потом принялась пугать, что если вы не поднимете трубку, то это означает, что вам стало дурно и мне надо немедленно бежать к вам наверх. Она у вас такая милая, когда сочиняет. Можете это ей передать.
После этих слов он направился к бару и через минуту принес ей чашку кофе, бокал с ягодой клубники в игристом шампанском и хрустальную вазочку клубники, посыпанной кокосовой стружкой. Поставил перед ней на стол и сказал:
— Вам предстоит чудесный день. Два дня назад я был на этой выставке. Ренуар — единственный из импрессионистов, кто писал исключительно для удовольствия, так что вы тоже получите огромное удовольствие в д'Орсе. Если бы не работа, я попросил бы позволения сопровождать вас. Но сегодня я смотрел бы вовсе не на картины.
И прежде чем отойти, он приблизился к стулу, на котором она сидела, и поправляя маргаритки в небольшой фарфоровой вазочке, стоящей рядом с бокалом шампанского, произнес:
— И кроме того, вы очаровательно выглядите с влажными волосами и без косметики.
«Как здорово, что он сказал это», — благодарно подумала она.
Ей так хотелось «очаровательно выглядеть» и хотелось, чтобы мир это заметил. Особенно в ближайшие дни здесь, в Париже. Да, это будет стоить целое состояние, но она еще из Варшавы записалась — разумеется, через интернет — на визит к парикмахеру. В Париже. Всего в нескольких кварталах от их гостиницы. На день перед прилетом Якуба.
Она съела рогалик. У кофе был приятный горьковатый привкус виски. Выпив шампанское, она пальцами достала из бокала ягоду и положила ее в рот. Она чувствовала, что благодаря второму кофе и бокалу шампанского ее восприятие мира стало приближаться к Асиному восприятию. «Это просто замечательно, — подумала она. — У нас на остаток уходящего века будут схожие воспоминания об этой выставке».
О господи, как бы ей хотелось прикоснуться сейчас к его губам. «Всего лишь прикоснуться, — подумала она. — Снова начинается. И зачем я только пила?»
Она стремительно встала, надела наушники и продвинула регулятор громкости плеера. Сейчас ей была необходима громкая музыка и обязательно Вэн Моррисон. Проходя через ресторан к выходу, она подняла руку и, не поворачивая головы, пошевелила пальцами в знак прощания. Она предполагала, что портье наблюдает за ней. В дверях она неожиданно обернулась. Да, она не ошибалась. Он смотрел на нее.
ОН:Поужинав, он начал поход по клубам, пабам и ресторанам Французского квартала Нового Орлеана. Как тогда. Однако что-то все-таки было не так, как в те времена. Сейчас ему приходилось выискивать в себе радость и беззаботность. А тогда он чувствовал их непрестанно.
Проходя мимо одного из ночных клубов с неоновой вывеской над входом, он, как тогда, остановился и откупорил бутылку пива, нагревшегося в заднем кармане.
«Жизнь — это вожделение. Все прочее всего лишь детали», — беззвучно вопил мигающий неон.
Он подумал, что неоновый текст в точности подходит для определения этого города. Ведь люди сюда приезжают, чтобы хотя бы в течение нескольких дней заняться своими вожделениями. Даже если они этого до конца и не осознают.
«Все прочее всего лишь детали», — подумал он, мысленно улыбнувшись.
В гостиницу он возвращался радостный и возбужденный. Около часа ночи он вышел из кондиционированного блюзового клуба на углу улиц Бурбон и Ванесса и окунулся в парную, душную новоорлеанскую ночь. Температура была около тридцати при влажности воздуха более девяносто трех процентов. На улице бурлила жизнь. Пестрая толпа туристов, перекрикивающаяся на всех возможных языках, двигалась наподобие демонстрации по Бурбон-стрит, останавливаясь перед ресторанами и клубами, из дверей которых вырывалась музыка.
Мир меняется, но Бурбон-стрит, к счастью, нет. Она вечно такая же безумная. «Наверное, потому тут всегда столько людей», — подумал он.
Он прошел еще два квартала, повернул на Конти-стрит и вышел на Дофин-стрит. Через несколько минут он стоял перед отелем, двухуровневым домом в колониальном стиле, увитым виноградом и украшенным несколькими огромными американскими флагами, которые освещал прожектор, установленный на доме по другую сторону улицы. Звезды на флагах мигали синими лампочками. Он улыбнулся, в очередной раз отметив, что американцы со своим патриотизмом временами бывают забавны и обезоруживающе безвкусны.
В кондиционированном холле он взял у заспанного портье ключ и уже шел к себе в номер, как вдруг услышал музыку, доносящуюся из патио в южной части гостиницы. Несколько секунд он пребывал в нерешительности, заглянуть туда или нет. Рано утром ему предстояло лететь в Нью-Йорк. Он представил себе, какая это будет мука, когда зазвенит будильник. И тем не менее решил пойти выпить последнюю рюмку и послушать этот блюз. Пять минут, не больше. На середине первого лестничного пролета он повернул и направился в патио.
То был типичный двор богатого колониального дома во Французском квартале с небольшим каменным фонтаном посреди эллиптического бассейна, заросшего белыми лилиями. Такими огромными они могли вырасти только в этом климате. У стены примостился небольшой бар, освещенный лампочками, имитирующими свечи, а вокруг него стояло несколько круглых мраморных столиков и небольшие металлические стулья с причудливо изогнутыми спинками. Разлапистая пальма своей кроной затеняла лампу, которая должна была освещать небольшой танцевальный круг позади фонтана. Возле бара стоял белый рояль. Молодой негр в черном смокинге и белой сорочке с черной «бабочкой» аккомпанировал пожилой толстой негритянке в блестящем платье до пола. И хотя стояла ночь, она была в темных очках. Она пела блюзы.