Священный любовник - Уорд Дж. Р.. Страница 32

— Они должны желать этого. Никакого принуждения. Никакого связывания. Они должны этого хотеть. Кормия не хотела, и это было несправедливо по отношению к ней. Я вызвался на это добровольно, у нее же выбора не было.

Директрикс положила руку ему на плечо.

— Я понимаю, и, более того, абсолютно с Вами согласна. Кормия никогда не подходила для этой роли. Предыдущая Директрикс назначила ее Первой Супругой. Я бы никогда не поступила с ней так жестоко.

— И с Кормией все будет в полном порядке. Я имею в виду, что ее не выгонят отсюда, правильно?

— Ее всегда с радостью примут обратно. Она прекрасная женщина. Просто… она не настолько подходит для этой жизни, как некоторые из нас.

Последовала тишина, и в его голове мелькнул образ Кормии, как она раздевала его в душе, смотрела на него своими невинными зелеными глазами, возилась с его ремнем и кожаной одеждой.

Кормия просто хотела поступить правильно. Когда начался весь этот бардак, несмотря на свой страх, она бы подчинилась велениям традиций, позволила бы ему войти в нее. Это делало ее на порядок сильнее его, не так ли? Она не сбежала. Трусливо убегал он.

— Вы скажете остальным, что я был ее недостоин. — Рот Директрикс в удивлении приоткрылся. Он ткнул в нее пальцем. — Это чертов приказ. Вы скажете всем что… она слишком хороша для меня. Я хочу, чтобы ее возвели в отдельный ранг… Я хочу, чтобы она считалась Священной, вы поняли меня? Вы поступите с ней достойно, или я разнесу здесь все к чертовой матери.

В голове у Директрикс все смешалось, но Фьюри помог ей разложить все по полкам, напомнив, что:

— Это мой мир. Я раздаю здесь приказы. Я — сила этой проклятой расы, так что вы будете делать то, что я вам скажу. Теперь кивни. — Когда она выполнила его требование, его дыхание выравнялось. — Хорошо. Рад, что мы договорились. Теперь нам понадобится провести еще одну церемонию?

— А… ах, сообщив об этом Кормии, Вы свяжете себя со всеми нами. — Она снова положила руку на медальон, но на этот раз уже без радости. Как будто хотела, чтобы он придал ей уверенности. — Когда Вы… придете сюда снова, чтобы остаться?

Он подумал о беременности Бэллы. Он не мог пропустить рождение ее ребенка, а, судя по тому, как складывались сейчас его отношения с Зи, существовала вероятность, что ему об этом даже не сообщат.

— Не скоро. Возможно, через год.

— Тогда я пошлю первых претенденток на вашу Сторону, хорошо?

— Да. — Он отвернулся от детской комнаты, чувствуя, как ему до сих пор не хватает воздуха. — Послушайте, я собираюсь здесь немного прогуляться.

— Я велю остальным не нарушать ваш покой.

— Спасибо, и я прошу прощения, что вел себя так грубо. — Он замолчал. — И последнее… Я хочу поговорить с Кормией. Я сам ей все скажу.

— Как пожелаете. — Директрикс низко поклонилась. — Мне понадобится пара дней, чтобы подготовить ритуал…

— Просто дайте мне знать, когда соберетесь кого-нибудь прислать.

— Да, Ваша Светлость.

Когда она ушла, Фьюри посмотрел на белый пейзаж, и в какой-то момент, пространство изменилось у него перед глазами, картина полностью переключилось. Упорядоченные, бесцветные деревья и травы, которые выглядели так, будто были припорошены снегом, исчезли. Вместо них, он увидел заросший сад возле родительского дома в Старом Свете.

Позади каменного особняка, в котором он вырос, раскинулся огромный сад, размером около двух гектаров. Разделенному на сектора, с посыпанными гравием дорожками, саду предназначалось демонстрировать природную красоту и быть местом, где душа могла найти успокоение. Каменная стена, опоясывающая ландшафт, была отмечена по углам четырьмя статуями, отражавшими этапы жизни: младенец в руках отца, затем крепкий молодой парень, потом он же, держащий на руках ребенка, снова он, но уже постаревший и умудренный опытом, а за спиной стоял его повзрослевший сын.

Когда сад только создали, он был очень элегантным, настоящей достопримечательностью, и Фьюри мог представить радость своих родителей-молодоженов, когда они смотрели на все это великолепие.

Но ему не посчастливилось насладиться совершенством этой деликатной конструкции. В этом в саду он видел лишь хаос и запустение. К тому времени Фьюри был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что его окружало: клумбы, заросшие сорняками, скамейки, отражавшиеся в пруду, затянутом болотными водорослями, дорожки, покрытые сорной травой. Но больше всего его расстраивали статуи. Их опутал плющ, и каждый год он покрывал фигуры все более плотным слоем. Листья закрывали все больше и больше из того, что хотели показать всему миру руки скульптора.

Сад был отражением его семьи.

А он хотел все это исправить. Все.

После перехода, который чуть не убил его, Фьюри покинул полуразрушенный семейный дом. Он помнил этот момент так же ясно, как и этот убогий сад. В ночь его отъезда стояла полная луна, и в ее ярком октябрьском свете он паковывал старые, добротные вещи отца.

План у Фьюри был ненадежный: выйти на след, который его отец уже считал остывшим. Еще в ночь похищения Зейдиста было понятно, какая именно горничная украла младенца, и Агони, как любой отец, устремился по ее следам. Однако она была умна, и в течение двух лет он не мог обнаружить ничего конкретного. Следуя за слухами и сплетнями, Брат изъездил весь Старый Свет вдоль и поперек, пока, в конечном итоге, не обнаружил одеяльце Зейдиста в вещах женщины, которая умерла за неделю до этого.

Этот промах стал частью трагедии.

Именно тогда Агони доложили, что его ребенка забрал сосед и продал в рабство. Мужчина взял деньги и сбежал, и хотя Агони немедленно вышел на ближайшего работорговца, слишком уж много сирот и беспризорников покупались и продавались на этом рынке, чтобы отследить судьбу Зейдиста.

Агони сдался, вернулся домой и начал пить.

Так как Фьюри решил продолжить дело отца, то посчитал целесообразным одеваться в шелковые одежды старшего члена своей семьи. Это было важно. Бедному джентльмену было легче проникнуть в большие дома, где содержались рабы. В старых одеждах своего отца, Фьюри мог сойти за очередного, хорошо воспитанного бродягу, который зарабатывает себе на жизнь своим умом и обаянием.

В старомодном костюме, с саквояжем из грубой кожи в руке, он пошел к родителям, чтобы поделиться задуманным.

Он знал, что его мать лежала в своей постели в подвале дома, потому что именно там она и жила в последнее время. Он также знал, что она не посмотрит на него, когда он войдет. Она никогда не смотрела, и он не винил ее за это. Фьюри был точной копией того, кого украли у нее, походка, манера разговаривать, то, как он дышит — все в нем напоминало ей о трагедии. Ее боль была настолько сильна, что она не осознавала нужды сына в ее внимании и заботе, не понимала того, что Фьюри был отдельной личностью, которую тоже разлучили с Зейдистом, что он оплакивал утрату не меньше ее, потеряв половину себя в тот самый момент, когда его брата забрали из дома.

Его мать никогда не прикасалась к нему. Ни разу, даже в его младенчестве, для того, чтобы искупать.

Постучав в дверь, Фьюри осторожно представился, прежде чем войти, чтобы она могла собраться с духом. Когда она не ответила, он открыл дверь и встал в дверях, заполняя проем своим огромным после изменения телом. Сообщив ей о своих планах, он не был уверен, что именно хотел услышать от нее в ответ, но она ничего не сказала. Ни единого слова. Она даже не подняла голову от своей изодранной подушки.

Он закрыл дверь и направился в покои отца.

Мужчина был в отключке, забывшись пьяным сном в окружении бутылок дешевого эля, которые ужерживали его в достаточно невменяемом состоянии, в котором он, по крайней мере, мог ни о чем не думать. После тщетных попыток разбудить его, Фьюри написал записку и оставил ее на груди отца, затем поднялся наверх и вышел из дома.

Стоя на полусгнившей, покрытой опавшими листьями террасе когда-то величественного дома, принадлежащего его семье, он прислушивался к ночи. Фьюри знал, что существует большая вероятность того, что он больше никогда не увидит своих родителей, и его беспокоило, что один единственный оставшийся доджен может либо умереть, либо покалечиться. И что тогда с ними станется?