Инферно Габриеля - Рейнард Сильвейн. Страница 57

Немного раздосадованный, что этот kemfn [18] испортил ему тихое воскресное утро, мистер Крэнгл все же приоткрыл дверь и высунул седую голову на площадку. Футах в пятидесяти он увидел мужчину. Тот стоял к нему спиной, упершись руками и лбом в закрытые двери лифта. У мужчины тряслись плечи.

Мистер Крэнгл удивился и даже опешил. Приличия и соображения элементарной безопасности не позволили ему подойти к мужчине, представиться и спросить, что случилось. Впрочем, его и не тянуло знакомиться с неряшливо одетым босым субъектом. Как тот попал сюда, на тридцатый этаж? И почему плачет? Мужчины поколения мистера Крэнгла плакали разве что на похоронах. И уж конечно, не позволяли себе так небрежно одеваться и ходить босиком. Разве что психически ненормальные. Или жители Калифорнии.

И мистер Крэнгл поспешил к себе в квартиру, закрыл дверь и проверил все замки. Потом он позвонил консьержу и сообщил о босоногом плачущем мужчине, у которого перед этим произошел kemfn с какой-то женщиной по имени Беатриче.

Целых пять минут он пытался втолковать консьержу, что такое kemfn. Утомившись, мистер Крэнгл швырнул трубку интеркома и произнес язвительную речь, адресованную Торонтскому департаменту школьного образования. Докатились!

Конец октября в Торонто уже не баловал теплой погодой. Ежась от холода, Джулия медленно брела к себе домой. Темно-зеленый кашемировый свитер вернулся к владельцу. Чтобы ветер не задувал под пальто, Джулия крепко обхватила себя за плечи. Она и сейчас плакала. От злости и от собственного бессилия.

Прохожие бросали на нее сочувственные взгляды. Канадцам это свойственно — выражать сочувствие, держась на расстоянии. Джулия была им благодарна, в особенности за то, что никто не остановил ее и не начал допытываться, почему она плачет. Пришлось бы слишком долго рассказывать историю, которую она хотела навсегда стереть из своей памяти.

Ну почему на хороших людей обрушиваются разные беды? Джулия не терзалась этим риторическим вопросом, поскольку знала ответ: беды обрушиваются на всех. В той или иной мере страдания выпадают на долю каждого человека. Даже самым счастливым и удачливым знакомы слезы, боль, горе. Разве она, Джулия Митчелл, — исключение? С какой стати она должна рассчитывать на особую благосклонность судьбы к своей персоне? Даже Мать Тереза страдала, а уж эта женщина была настоящей святой.

Джулия не жалела, что вытащила профессора из «Лобби» и потом возилась с ним у него дома. Пусть он истолковал ее доброту по-иному; тут важно не его, а ее отношение к случившемуся. Если она верит, что никакая доброта не бывает напрасной, нужно твердо держаться своей веры. Даже если твою доброту швыряют тебе в лицо, словно ком грязи.

Ей было стыдно за собственную глупость и наивность. Как она могла поверить, что после сказочной ночи у них с Габриелем наступит сказочное утро? Однажды у нее уже была сказочная ночь, а потом утро, полное слез. Правда, тогда он не сказал ей ни одного грубого слова. Он просто исчез, превратившись в красивую сказку, которая столько лет заслоняла от нее реальный мир. Кто знает, сколько насмешек и оскорблений обрушил бы на нее тот Габриель, проснувшись рядом с нею в яблоневом саду. Возможно, тот Габриель и был пьяным романтиком с рыцарскими замашками. Но прошло шесть лет. Он изменился, превратившись в Габриеля нынешнего.

«Но ведь я не придумала эту ночь. Когда он целовал меня, когда наши руки соприкасались, я чувствовала то же, что и шесть лет назад. „Электричество любви“ не исчезло. И он это почувствовал».

А почувствовал ли? Джулия рассердилась на себя. Может, хватит цепляться за старые сказки? Ей пора повзрослеть. Исключить из своей эмоциональной диеты блюдо под названием «Эмерсон».

«В сентябре, когда ты пришла на его первый семинар, он даже не соизволил тебя вспомнить. Зачем? У него ведь есть Полина».

Вернувшись в «хоббитову нору», Джулия долго стояла под душем, потом переоделась в старую фланелевую пижаму — розовую с желтыми утятами. Футболку Габриеля она зашвырнула в самый дальний угол шкафа, пообещав выбросить в ближайшее же время. Потом она улеглась в свою узкую кровать, прижала к себе бархатного кролика и заснула, измученная душевно и физически.

Пока Джулия спала, Габриель сражался с похмельем и настоятельным желанием нырнуть в бутылку шотландского виски и больше не выныривать. Он не бросился вниз по лестнице, чтобы догнать Джулию. Он даже не вызвал соседний лифт, чтобы спуститься и перехватить ее на улице.

Нет, он вернулся к себе и плюхнулся в кресло, страдая от тошнотворного состояния и ненависти к себе. Он проклинал себя за грубое обращение с Джулией. Не только утром, но и все это время, начиная с самого первого сентябрьского семинара. А она молча и кротко, как настоящая святая, сносила его грубость, ни на секунду не забывая того, что их когда-то связало.

«Как мог я быть настолько слеп?»

Габриель вспоминал их первую встречу. Это была тяжелая и мрачная полоса в его жизни. Депрессия, полное отчаяние. Таким он приехал в Селинсгроув и устроил погром в доме Кларков. Но Бог вмешался, настоящий deus ex machina, [19] пославший ему ангела. Хрупкого, кареглазого ангела в джинсах и кроссовках, с прелестным личиком и чистой душой. Она не побоялась его мрака, утешала как могла, давая надежду. Она искренне восхищалась им и словно не видела его пороков.

«Она меня спасла».

Но на этом история не заканчивалась. Ангел вторично явился к нему в тот день, когда судьба нанесла страшный удар, забрав из мира живых Грейс — источник бесконечной и бескорыстной доброты. Этот ангел сидел на его семинарах, напоминая ему о правде, добре и красоте. А чем отвечал он? Упражнялся в язвительном остроумии, давал понять, что ей на факультете не место. Но сегодня утром он превзошел себя, сравнив ее со шлюхой.

«Теперь именно я „трахатель ангелов“. Я надругался над своим кареглазым ангелом».

Он тяжело встал и поплелся на кухню за запиской Джулии, в душе проклиная свое имя.

Габриель взял в руки ее прекрасное послание и, глядя в него, как в зеркало, увидел собственное уродство. Не телесное, хотя сейчас телесное уродство казалось ему меньшим злом, а душевное. Даже пустая тарелка и салфетка, сложенная неуклюжим конвертом, обличали его, не желая проявлять ни малейшего снисхождения к его грехам.

Спавшая в «хоббитовой норе» Джулия даже не подозревала, как сейчас подтверждались ее слова, сказанные Полу после выходки Кристы. Иногда достаточно оставить человека наедине с собой, и он в полной мере ощутит, до чего же он себя ненавидит. Доброта не обличает зло, а обнажает, показывая таким, какое оно есть.

Записка упала на стол. Габриель закрыл лицо руками. Никогда еще он не был так себе противен.

Джулия проснулась поздним вечером, в одиннадцатом часу. Зевнула, потянулась. Вспомнив, что с утра ничего не ела, соорудила себе быстрорастворимую овсянку, но едва сумела одолеть треть тарелки. Чтобы хоть чем-то себя занять, она решила проверить голосовую почту на мобильнике.

Телефон она выключила еще вчера ночью, в квартире Габриеля, поскольку ждала звонка от Пола. Тогда ей было не до разговоров с ним. Да и сейчас тоже, хотя Пол обязательно нашел бы слова, чтобы ее подбодрить. Ей хотелось, чтобы все оставили ее в покое. Зализывать раны нужно в одиночестве. Это знает даже щенок, которому надавали пинков.

Ее нынешний номер знали всего несколько человек: отец, Рейчел и Пол. Отец вообще не любил голосовую почту, а сообщения Рейчел и Пола обычно состояли из двух-трех фраз. Но сейчас папка входящих сообщение голосовой почты была переполнена.

Джулия начала с самого раннего сообщения.