Тина и Тереза - Бекитт Лора. Страница 72

Тина часто с интересом наблюдала за Мелиссой. Девочка была жизнерадостной, веселой, но иногда казалось, будто изнутри, сквозь сущность души ребенка, проглядывает взор другого существа — все понимающего, знающего жизнь такой, какая она есть на самом деле. Возможно, причиной тому был цвет глаз девочки — пронзительно-черный, особенно яркий на фоне жемчужных белков, несколько затененных длинными, прямыми, похожими на крохотные опахала шелковистыми ресницами. Ротик Мелиссы всегда оставался капризно изогнутым, когда она сердилась, прикусывала алую губку и топала крепкой, обутой в шелковую французскую туфельку ножкой. Черные волосы были волнистыми, как у Джоан, только жестче и гуще. Девочка неплохо говорила, временами составляя целые фразы, и частенько проявляла характер, что нисколько не огорчало мать, которая то и дело любовно целовала дочь в смуглые щечки.

— Она такая темненькая, — говорила миссис Макгилл, так и не нашедшая с ребенком общего языка. Девочка при всяких попытках сблизиться капризничала и дичилась. — Барышне ее круга следует иметь белое личико.

На что Джоан беспечно отвечала:

— Неважно, какого цвета у нее кожа, все равно моя девочка вырастет красавицей.

С этим трудно было не согласиться. Тину несказанно огорчал отъезд Джоан, да и миссис Макгилл за эти дни привыкла к племяннице.

— Все здесь твое, Джоан, — говорила она, — приезжай, когда захочешь, и желательно прежде, чем я умру.

Последний ужин, хотя и с неизменной бараниной, был роскошным. Джоан сидела в зеленовато-сером платье, напомнившем Тине наряд, подаренный Робертом О'Рейли. То платье, подобно мечтам юности, осталось в Кленси.

— Может быть, твой муж тоже приедет? — спрашивала подобревшая миссис Макгилл. — Хотелось бы на него посмотреть.

— Посмотреть? Разве я не показывала вам свадебный портрет? — удивилась Джоан. — Он у меня с собой.

— Нет, дорогая.

Молодая женщина деланно рассмеялась.

— Забыла!

Она велела Бетани принести сумочку и вынула маленький, с ладонь, снимок, который взяла с собой втайне от Лоренса: он вообще ненавидел портреты. Этот, единственный, был, можно сказать, вынужденным, как и их брак, и выглядел на нем Лоренс далеко не счастливым. Прекрасное, хмурое лицо, в которое она, Джоан, готова была завороженно смотреть часами.

Миссис Макгилл сдержанно произнесла, оторвав глаза от снимка:

— Красивый… И ты, милая, просто прелестна…

Она замолчала, ошеломленная, не зная, что еще сказать.

Джоан горько рассмеялась.

— Я так и знала, тетя! — В ее голосе ясно слышался вызов. — Мой супруг из тех, кого ваше или, точнее, наше общество презрительно называет цветными. Но, уверяю вас, он даст сто очков вперед любому, чья кожа белее снега!

— Позвольте взглянуть? — тихо промолвила Тина. Ей показалось, что наползает какая-то туча, готовая заслонить весь свет. Вдруг сильно-сильно заболело сердце…

— Да, конечно, — спохватилась Джоан, — пожалуйста, Тина!

Тонкие пальцы девушки стиснули ажурную рамку, в которую был заключен снимок, дыхание сперло, голова пошла кругом, и все внутри обожгло волною невыносимой боли: рядом с напряженно улыбающейся Джоан в белом атласном платье (печаль и растерянность затаились в ее глазах — это было заметно) стоял одетый в светло-серый костюм, глядящий с мрачноватой невозмутимостью, далеко не обычной внешности мужчина, которого Тина, Бог свидетель, узнала бы и через сотню лет. Это казалось невероятным, но мужем Джоан был… Конрад О'Рейли.

Всегда есть горы выше, а пропасти глубже, чем можешь себе представить. Немыслимое случается, непроизносимое произносится — такова жизнь.

— Вы красивая пара…— прошептала Тина побелевшими губами. Она не слышала своих слов и не вполне сознавала, что говорит: звон в ушах и чувство внезапной, граничащей с обмороком глубочайшей подавленности мешали ей реально воспринимать происходящее.

Она смотрела во все глаза не на Джоан, лицо которой все еще пылало, зажженное огнем чувств, а на Мелиссу: это ребенок Конрада! Как она раньше не догадалась: те же глаза, тот же оттенок кожи! Конрад О'Рейли! У него жена и дочь!

«О нет, я вовсе не собираюсь жениться!»— так он сказал ей тогда, в незабываемую ночь.

Он почти не изменился внешне, но, судя по рассказу Джоан, это был совсем не тот человек, которого знала она, Тина Хиггинс! Да, не тот! Конрада О'Рейли больше не существует, есть Лоренс Пакард, тот, с кем она не знакома и кто не знаком с ней…

Больше Тина ни о чем не могла думать — только переживать, только корчиться от разрывающей сердце боли.

Позднее она нашла в себе силы попросить Джоан не делать обещанного ранее — не искать Конрада О'Рейли и ни в коем случае не спрашивать о нем у мужа, попросила так, чтобы не вызвать никаких подозрений.

Сославшись на внезапную болезнь, Тина не поехала провожать гостью на станцию. Джоан ласково попрощалась со всеми, повторила приглашение, сунула в окаменевшую руку Тины бумажку со своим адресом… Тина, с мертвенно-белым, застывшим, как у статуи, лицом, обняла Джоан, поцеловала Мелиссу со смешанным чувством ревностной горечи и болезненной нежности (этот ребенок, плоть от плоти Конрада, родился у другой женщины, не у нее); при этом у Тины ни разу не возникло искушающей мысли о том, чтобы раскрыть глаза Джоан на жестокую правду: они все время говорили и думали об одном и том же человеке! Зачем столько жертв? Она, Тина Хиггинс, переживет это одна. Конрад О'Рейли останется с ней, в ее чувствах и памяти, а незнакомца Лоренса Пакарда она отдает Мелиссе и Джоан, по-доброму и навечно.

ГЛАВА III

Джоан уже около часа стояла на верхней палубе и неотрывно смотрела на едва колыхавшуюся водную равнину, в которой отражались неприветливые голубовато-серые небеса. Женщина казалась меланхолично-печальной, но в глубине души испытывала способное свести с ума, граничащее с сильным испугом нетерпение, которое обуздывала, как могла: все равно до берега нужно было плыть по меньшей мере полчаса. Каких-то полчаса, но иной раз и год пролетает быстрее: ожидание обладает удивительной способностью тормозить время. Когда хочешь замедлить часы, они несутся, бегут, точно течение горной реки; но горе тому, кто стремится ускорить движение жизни, — тогда секунды высасываются из вечности, словно последние капли влаги со дна обмелевшего колодца.

Впереди разлилось молоко тумана, обычного для Сан-Франциско. Он скрывал очертания города, оставляя зримым лишь призрачный, полурасплывшийся силуэт. Вода у побережья была стального цвета — точная копия небес: океан и небо походили на два гигантских зеркала; между ними оставалось пространство, заполненное странным миром, чья суета нарушала созерцательное спокойствие первых двух.

Пароход неторопливо скользил по дремлющей воде, и напряжение в груди Джоан с каждым мигом возрастало. Она в изнеможении повела головой в темно-красной бархатной шляпке, увенчанной белыми перьями, воздушными, словно морская пена, и крепко стиснула руками перила. Молодой женщине хотелось глубоко вздохнуть, но она не могла этого сделать из-за туго затянутого корсета (тесемки едва не лопнули, хотя Джоан мужественно отказалась от завтрака), поэтому мучилась еще больше. Джоан жаждала свободы, душевной свободы, точно глотка воды в пустыне. В Австралии она впервые за три года отвлеклась от проблем, забылась на целых две недели под огромным небом, среди травы и дождя, и возвращаться в будни было тяжело.

Джоан потерла бледные щеки и покусала губы, чтобы они заалели. Она с раннего утра уложила волосы, надела красивое платье, надушилась лучшими духами. Зачем? Разве Лоренсу не все равно? Может, он вовсе не придет ее встречать… Потные от волнения руки в кружевных перчатках теребили ремешок сумки. Решение, подсказанное Тиной, казалось правильным и легко выполнимым за тысячу миль отсюда, а теперь… Она постаралась думать о другом. Вспомнила бывших поклонников… Выйди она за кого-нибудь из них, за любого, ибо все они были светскими людьми и все по-своему любили ее, ей жилось бы иначе. Без этих унизительных проблем, в окружении достойного общества, в уважении и достатке. О Господи! Все мысли сводятся к одному. Опять!