Леди и война. Пепел моего сердца - Демина Карина. Страница 4
Крови много. Мама говорила, что в человеке целый кувшин крови наберется, но тут – больше.
И папа меч выронил. Он никогда не ронял оружие.
Присев на корточки – люди окружили, – Дар меч взял, вытер рукоять, чтобы не скользила. Поднялся.
– А ты говоришь, детей убивать нельзя, – с удовлетворением сказал человек. – Всех вырезать!
На губах его появилась пена.
– За что? – Дар со стороны слышал собственный голос.
– За свободу!
Странно. Разве мама мешала кому-то быть свободным? С другой стороны, он понял, что нужно делать с людьми.
Дар вышел из дворца, волоча меч за собой. Острие царапало камни, и мерзкий звук отпугивал огненных кошек, которых и вправду было много. Они носились по крышам, скрывались в окна и рычали, если Дар подходил близко. Иногда встречались люди.
Людей Дар убивал. Это оказалось проще, чем он думал: люди были странными, ночь их изменила.
На площади Дару преградил путь человек в черном доспехе.
– Ты кто? – спросил он.
– Дар Биссот.
– Еще кто-то из твоих выжил?
– Нет.
– Брось меч.
– Нет.
От пинка Дар не сумел увернуться. И, отлетев, ударился в стену, но меч не выпустил.
– Брось, – повторил рыцарь, наклоняясь. Глаза у него были рыжими, как у брата в последние дни.
– Нет.
Дар вцепился в рукоять изо всех сил. И держал, сколько получалось. Огненные кошки сбежались посмотреть. Они расселись по крышам, заняли окна, а некоторые, самые смелые, спустились на землю. Но ни одна не рискнула помешать черному человеку.
Очнулся Дар в куче сена от боли. Никогда раньше ему не было настолько больно, и Дар стиснул зубы, чтобы не заплакать. Пальцы не шевелились. В груди что-то хрустело. Но двигаться он мог. И полз, пытаясь выбраться на волю.
– Ох ты, горе луковое! – Его вытащили из соломенной кучи, и Дар все-таки заскулил.
Ночи больше не было. День. Свет яркий до того, что смотреть невозможно. Воздух, который изнутри разъедает, а дышать приходится ртом, потому как нос забит.
– Не шевелись, хуже будет.
Перевернули на бок, укрыли чем-то теплым, лохматым, пахнущим мокрой шерстью и дымом.
– Не смотри…
Дар смотрел. Наперекор. И потому, что должен был видеть. Край одеяла из овчины. Солому. Тюки, наваленные безо всякого порядка. Крестовину меча. Солдат, идущих рядом с повозкой. Дорогу. Кресты… много крестов. Людей на них. Люди еще жили. Кричали. Плакали. Стонали. Говорили что-то, и Дар радовался, что умрут они не скоро. Но когда умрут, то будут наконец свободны.
Они ведь именно этого хотели…
Крестов хватило на три дня пути. На четвертый Дар сдался и начал есть.
Красная ночь возвращалась в снах до самой смерти Арвина Дохерти. В последний год его жизни Сержант каждый день ждал выброса. Ошибся.
И вот теперь снова.
Грохот нарастал и, верно, был слышен и обычным людям. Сержант отстраненно думал, что не успеет сделать все.
Вернуться в замок.
Найти Меррон. Забрать Снежинку.
Пробиваться лучше в порт. Там – лодка, и до острова… в городе нет никого, кто хотя бы частично поглотит удар. Люди обезумеют. Сколько нужно времени, чтобы они перебили друг друга? Или хотя бы ослабели достаточно, чтобы выбраться за пределы… города? А за чертой? Как далеко накроет откат?
Волна набирала силу и… гасла, не достигнув порога. Набирала и…
– Гарнизон к оружию! – Сержант толкнул оцепеневшего дозорного. – Всех поднимай!
Гасла… гасла…
Рвалась.
Не вырвалась. Умерла нерожденной, и в наступившей тишине Сержант слышал, как в едином ритме стучат сердца людей, которых вдруг стало много. Они слышали зов и были готовы откликнуться…
…как и горожане.
Высыпали на улицы. Напуганы. Растеряны. Не знают, что чудом живы остались, и лезут под копыта.
– С дороги!
Хорошо, к эпицентру не сунутся, не по знанию, но подчиняясь инстинктам. Иногда даже хорошо, что люди – это животные.
Впереди – распахнутые ворота, чернота храма и яркая мурана, потянувшаяся было – чует родство, – но отпрянувшая: не признала.
Изольда в полудреме.
Кровь на полу… немного.
И храм стоит, значит, получилось. Город пощадили. Изольда жива. Дохерти вернется. Осталась малость – дожить до возвращения.
Разум рассчитывал варианты. Немного. Пробиваться к границе или хотя бы на Север. Сколько пойдет за Сержантом? Сотни две, вряд ли больше. И долго эти сотни не продержатся.
Корабль?
Море зимой неспокойно. Да и Сержант ничего не смыслит в корабельных делах. Значит, придется довериться. Нельзя доверять.
Остается замок. Осада. И надежда, что Дохерти соизволит не задерживаться в нулевой зоне.
Вернуться получилось, как и добраться до Башни.
Выставить охрану.
Опоздать к Меррон.
Сиг, которому поручено было найти и взять под охрану, лишь руками развел и пробормотал, оправдываясь:
– Какого ляду ты сразу охрану не приставил?
Сержант и сам себя спрашивал. Ответа не было, кроме собственного тупого упрямства и желания сделать все наперекор. Ему ведь рекомендовали. Предупреждали. Настаивали.
И померещилось, что принуждают.
– И это… там к тебе… – Сиг отворачивается.
А ведь Меррон ему не по вкусу пришлась, высказался, что Сержант к одной кобыле вторую нашел.
Леди Элизабет сидела за столом, на том самом месте, которое облюбовала ее племянница. Та забиралась на стул с ногами, и узкие длинные ступни выглядывали из-под полы. В задумчивости Меррон шевелила пальцами и почесывала пером пятку. А потом совершенно искренне удивлялась, откуда на чулке чернила. Она тяжело привыкала к смене места. Беспокоилась. Вздрагивала от малейшего шороха, сама того не замечая. Стеснялась трогать его вещи.
И бесстыдно спала нагишом.
– Я… – Леди Элизабет сглотнула. – Прошу прощения, что… без приглашения, но…
Она не представляла, как сказать то, что должна была. И Сержант помог.
– Вас прислали сообщить мне, что Меррон вернут, если я проявлю благоразумие.
– Д-да.
Надо было слушать, что говорили. И самому думать. Спрятать. Запереть. Запор не спас – дверь выломали, показывая, что в этой игре сменились правила. Кормак больше не собирается соблюдать закон.
А ведь казалось, успеется, есть время в запасе и нет мотива. Доверенное лицо – слишком незначительная фигура, чтобы руки марать.
Кто знал, что счет пойдет на минуты?
Кто-то знал. И отдал приказ вынести дверь. Охрану тоже вырезал бы. Но это – не оправдание.
– Если вы не согласитесь, – по тону леди Элизабет стало очевидно, что она именно так и думает: Сержант не согласится, – то Меррон убьют. Вам просили передать…
Сверток на столе, на который леди опасается смотреть: ее уже ознакомили с содержимым. Сержант медлил разворачивать тряпицу, пропитавшуюся кровью, побуревшую, заскорузлую.
Они не причинят вреда Меррон.
Ценный товар.
Пока уверены, что ценный, – не причинят…
В холстине – палец и прядь волос. Палец мужской, слишком толстый, короткий и с желтым ногтем. Да и резали после смерти. А вот волосы – Меррон.
– Это не ее палец. – Сержант взял прядку, перевязанную красной нитью. – Она цела и будет цела.
Некоторое время. Потом убьют, даже если он исполнит то, что просят, – а Сержант сомневался, что сумеет исполнить. Кому нужны свидетели? Вопрос лишь в том, насколько мучительна будет эта смерть. Возможно, Меррон повезло, что она некрасива.
– Кто вам это принес?
– Леди Мэй.
Мелькнула надежда, что шанс все-таки есть. Обменять Меррон на тех любителей литературы, которые ждут возвращения лорда-дознавателя. Среди них, кажется, две дочери леди Мэй.
А вот сын ушел. Жаль. С сыном надежней было бы.
– И чего она хочет?
– Чтобы вы передали леди Изольду под опеку Совета.
Шанс умер.
– Завтра к вам обратятся… представители… и если вы… вы откажете…
Она все-таки разрыдалась, а Сержант ничем не мог ее успокоить. Он откажет. И попробует потянуть время. Выторгует сутки. Или двое. А дальше… всегда кем-то приходится жертвовать. Он ведь предупреждал об этом. Одна радость – за порогом жизни Меррон не придется долго.