Серая мышка и хищник (СИ) - Круглова Полина. Страница 9

Ольга с Павлом были замечательными! Они действительно подходили друг другу, это было сразу заметно, непрерывно подшучивая друг над другом, они создавали вокруг себя атмосферу любви и тепла, которая передавалась всем окружающим.

Радионяня, мерно сопевшая на сервированном стеклянном столе, вдруг пискнула, подождала, снова пискнула и разразилась детским плачем.

— О! Чудовище проснулось! — радостно улыбнулась Ольга.

— Я принесу ее, пусть проснется окончательно, а потом ты ее покормишь — рассказал Павел свой план, получив в ответ утвердительный кивок Ольги, ушел в детскую.

Девочка удобно устроилась у гордого папы на руках и заинтересовалась Андреем, она так внимательно его рассматривала своими голубыми глазюками и длиннющими густющими ресницами, что Паша уже начал подшучивать над природным кокетством всех женщин с рождения. А когда Лиза еще и случайно моргнула одним глазом, как будто она подмигивает Андрею, все просто покатились со смеху. Тот в свою очередь с таким умилением смотрел на ребенка, корча ей всякие рожицы, что не улыбнуться было не возможно!

После появления Павла с Лизой началась шуточная борьба за право подержать крошку. Разговор продолжался, прерываясь периодически на передачу ребенка из одних рук в другие.

Надя в восторге смотрела на совершенно спокойных молодых родителей, не поднимавших панику по любому поводу, что ребенок мало поспал, или мало поел, или не отрыгнул во время. И ребенок был спокойный! Девочка внимательно рассматривала каждого, к кому попадала, агукала, принимая участие в разговоре, и время от времени улыбалась всем, кто с ней заговаривал.

Спустя некоторое время Паша уже начал выразительно посматривать на Ольгу.

— О! Тиранище, — пожаловалась она Наде с Андреем. — Все должно быть строго по графику, чуть мама немного задержалась, так ее сразу начнут сверлить укоризненным взглядом.

— Я не сверлю, — попытался оправдаться Пашка. — Ребенок ведь голодный! Вам хорошо, вы все наелись, а она, бедняжку, голодная — некормленая-я-я…

— Ой, бедный ребенок, не кормят его в этом доме, и с мамой не повезло, такая негодяйка попалась! — подтвердила Ольга с улыбкой.

Она тряхнула черными волосами, подстриженными в короткое каре и быстро поцеловав Пашку в щеку, умчалась кормить Елизавету Павловну, со словами:

— Займи гостей, чтобы Надежда к моему возвращению не умерла от скуки!

— А я как раз хотела посмотреть поближе вашу стену с фотографиями, — как хороший выход из положения предложила Надя. Ну, еще не хватало, чтобы с ней нянчились!

— Это Оля делала, — не без гордости сказал Павел, тоже подходя к части стены, выступавшей сантиметров на двадцать. Зачем нужен был это выступ, сейчас, наверное, не сказал бы ни один проектант этого дома, но Ольга нашла ему шикарное применение. Вся поверхность в хаотичном порядке была увешана фотографиями, в рамках и без, на которых были запечатлены как Павел с Ольгой вместе, их совместные поездки, так и их детские и юношеские фотографии. Особое внимание привлекала веревочка, протянутая зигзагообразно на всю длину выступа и сверху до самого низа от одной рамки к другой. К ней на цветных смешных прищепках была пришпилена куча вещей, которые обычно называются хламом, вещей, которые в лучшем случае пылятся в коробочках или на полках, а в худшем, по истечение некоторого срока давности, определяющегося хозяевами в зависимости от того, насколько хозяин в душе «плюшкин», выбрасываются с сожалением или без, опять таки в зависимости от процентного содержания собирательства в крови хозяина.

Здесь были монетки из соборов, проездные билеты в метро из разных стран мира, открытки, рисунки, билеты в театры, смешные записки на разноцветных маленьких бумажках, даже маленькие фигурки всяких ангелочков, снеговиков, котят, тигров, ослов и прочей живности.

Она настолько погрузилась в рассматривание этого всего, что по отдельности и все вместе отражало жизнь двух любящих людей, что не обратила внимания, когда мужчины перешли в другую комнату пообщаться без свидетелей. Не услышала она, как подошла Ольга, уже освободившаяся после кормления и укладывания ребенка.

— Нравится?

— Очень! — в полном восхищении ответила Надя, оторвавшись на минуту, чтобы взглянуть на нее, и снова вернулась к рассматриванию художественного беспорядка.

— Это я во время беременности, — улыбнулась Ольга. — Подумала, и выкинуть все это жалко, а с другой стороны пылиться годами, решила сделать такую стену.

— Очень здорово! — подтвердила Надя.

— Надин, вы куда спрятались? — услышали они голос Андрея. Она слегка покраснела от такого неожиданно интимного обращения к себе.

— Пойдем, — сказала Ольга, — Мужчины соскучились без женского общества! Надя заинтересовалась моей стеной, — сообщила она мужчинам, входя в гостиную с очень большим угловым диваном, на котором удобно расположились мужчины.

— Да, кто бы знал, как мне было тяжело во время нашей беременности, когда она делала эту стену! — ища сочувствия, сказал Паша.

— Ой, ну не ной! — тут же отреагировала Оля.

— А кто кидался рисовать свои картины в четыре утра? — набросился на нее Паша.

— Да? А кто запретил мне рисовать, побоявшись, что я отравлю твоего нерожденного ребенка?

— А кто провонял красками всю квартиру?

— Ну, я быстро перешла на лепку! — отпарировала Оля.

— Только не надо вспоминать про то, как я потом ползал на коленях, отскребая полы от глины, пластилина и всякой дряни. Оля, кстати, искусствовед, — поделился он с Надеждой.

— Да, знаешь, как говорят, кто не состоялся как художник, тот становится искусствоведом, — улыбнулась Ольга в сторону Нади. — А во время беременности во мне проснулись все дремавшие порывы. Я рисовала все, что попадалось на глаза и на всем, что не успевал во время убрать Пашка.

— Да, а еще порывалась вышивать, собирать безумно большие паззлы, даже вырезать всякие игрушки из дерева, причем все это практически одновременно! Я чувствовал, что живу с сумасшедшей!

— Ой, да ладно тебе! — отмахивалась Ольга. — Тебе же нравилось, когда я тебя рисовала?!

— Ага, очень удобно сидеть в одной позе по несколько часов! И это хорошо еще, если одетым!

Эти слова внесли некоторое веселое смущение в компанию, и Надежда в замешательстве попыталась переключить разговор вновь на стену:

— Я видела у вас открытка с хорошей репродукцией Моне?

— Да, это мы когда были в Париже, я купила, мне тоже очень понравилось качество, для импрессионистов очень важна передача цвета, эта открытка передает впечатление.

— Я очень долго не понимала импрессионистов вообще. Родители подсовывали мне альбомы, а я не могла взять в толк, почему папа так ими восхищается, он вообще очень любил импрессионистов, особенно Моне, говорил, что таких светлых картин ни у кого нет. Я поняла это только побывав в музее Д'Орсе. — улыбнувшись, продолжила: — После этого я сказала папе, что все репродукции надо запретить, потому что они совершенно не передают того ощущения от картины, когда ты прямо чувствуешь дуновение ветра или игру солнечных бликов на лице или запах цветов…

Павел аккуратно посмотрел на Андрея. Увидев непроницаемое лицо последнего, понял, что это было нечто вроде откровения для него, удивленно приподнял бровь, потом заметив короткий взгляд Надежды в его сторону, тут же придал своему лицу невозмутимость. Но было поздно.

Осознав, что слишком погрузилась в воспоминания, Надя внезапно замолкла и вся покрылась румянцем.

— Ты совершенно права, — подхватила Ольга, пытаясь снять смущение гостьи. — Импрессионистов, да и вообще художников невозможно оценить или вообще воспринять по репродукциям, какие бы хорошие не были альбомы. Хорошо, когда есть возможность посмотреть в живую.

— Да, — подхватил Павел. — Помню, как мне хотелось посидеть в одном из уютных парижских ресторанчиков, попить вина, а Олька тянула меня в музей, и я, конечно, плелся за ней, а куда денешься в самом начале?! Это она сейчас ни за какие коврижки не затянет меня ни в какой музей!