Далекий мой, единственный... [ «Не могу тебя забыть»] - Алюшина Татьяна Александровна. Страница 22

Он чувствовал то же, что и тогда, когда смотрел на них, только сейчас это чувствовалось еще больнее. К тем переживаниям прибавилась новая боль из последующей жизни, ошибки, его предательство. Много чего прибавилось.

Он помассировал шею, покрутил головой, пытаясь отогнать боль.

Не помогло.

– Значит, день воспоминаний! – констатировал он. – Вот же ж, твою мать!

Не хотел он ничего вспоминать и переживать заново! Совсем не хотел! Мазохизм какой-то душевный! На фига?!

Слишком много всякого там было! Больного и радостного, обвиняющего, выворачивающего душу наизнанку! Но что-то, не подвластное его разуму и силе воли, заставляло Илью вспоминать, кадр за кадром прокручивая прошлое.

И он сдался.

Прихватив на сей раз всю бутылку, тарелку с сыром и лимоном, бокал, вернулся в комнату, сел на диван, поставил принесенное перед собой на столик, смирившись, пустил на волю божью и, наверное, свою погибель накатывающие, как волны, воспоминания.

Юлька и во сне оберегала его сына, поддерживая спинку малыша рукой. А Тимка спал на боку, закинув ручку и ножку на Юлю.

Илья смотрел на самых любимых, самых родных, необходимых ему в жизни людей, и горячая боль сжимала что-то внутри, не давая продохнуть. Тугой железный обруч сдавил грудь, а сердце, которое он теперь точно знал, где находится, ныло так, что Илья испугался – не помирает ли!

Наверное, оно плакало.

О несбыточном счастье, о невозможности соединения этих двух дорогих людей в его жизни, о тупой мерзкой безысходности и от полного, ясного понимания – ничего не будет в его жизни!

Может, просто не судьба какая-то? Бог его знает!

Он нашел в себе силы, отвел взгляд от спящих, еле отлепился от косяка, как старик, шаркая ногами, доплелся до веранды, где хлопотала у стола хозяйка, и рухнул всем весом на стул.

– Галина Ивановна, у вас водка есть?

Она внимательно на него посмотрела и спросила как-то совсем по-русски, открытым, понимающим и сострадающим сердцем, не словами, а сердцем:

– Совсем тебе плохо?

Илья кивнул, соглашаясь, говорить он не мог. Галина Ивановна погладила его по голове теплой ладонью.

– Есть, Ильюшенька, сейчас принесу. И с тобой рюмочку выпью за быстрейшее выздоровление твоих родителей.

Она наклонилась, заглянула ему в глаза и тихо, проникновенно произнесла:

– Ты не печалься так, потерпи. Все перемелется. В жизни всякое бывает, на то она и жизнь, да только люди сильнее невзгод – перетерпят, отстрадают и дальше живут. А как иначе?

Погладив его еще раз по голове, ушла на свою половину дома за бутылкой. А Илью странным образом отпустило от этих слов и чистого сердечного участия.

«Попустило», как говорят в народе, очень верное определение, емкое и точное.

– Да, – сказал он себе. – Будем жить дальше.

Они тогда посидели с Галиной Ивановной, выпили по рюмочке, поговорили, пришел Павел Игнатьевич, который растапливал баню, присоединился к ним, и Илье полегчало.

– Ничего, Андреевич! – подбодрил хозяин, чутко уловив его настроение. – Вот в баньке попаришься, отоспишься, мы тебе новый матрац из сена постелем, сено – оно успокаивает, оттягивает хвори. А поспать тебе надо, вон уж зеленый стал от недосыпу. А после баньки посидим, выпьем маленько, оно и полегчает!

Проснулись Юлька с Тимошкой, обрадовались несказанно его приезду, улыбались Илье, как два солнышка. Тимка верещал от радости, прыгая у отца на коленях, а Юлька обняла его и поцеловала в щеку.

И попустило, и поехало дальше, пережив эту колдобину.

Юлька отдала ему Тимку и ушла на весь вечер на речку, на этюды. Илья с Тимошкой гуляли и дважды навещали художницу. Адорин смотрел через ее плечо на то, что она рисует, восхищаясь ее дарованием. Он всегда, с Юлькиного детства, гордился ею и удивлялся силе ее таланта.

И была банька, в которую Илья взял с собой Тимошку, громко хохочущего и хлопающего в ладошки от восторга, а после, уложив сына спать, он сидел с Юлькой и хозяевами на веранде за столом, не зажигая света. В сумерках они тихо разговаривали, выпили немного. И так ему стало спокойно, умиротворенно на душе, словно он получил отсрочку приговора или кто-то свыше сжалился над ним и дал небольшую передышку. Илья позволил себе выспаться на колючем, но удобном, пахнущем травами матраце, и улыбался, когда засыпал.

После рождения Тимошки это оказался самый лучший и спокойный день в его тогдашней жизни!

ЮЛЯ

Попав на дачу, Юля с Тимошкой жили, не соблюдая никаких режимов, чувствуя друг друга так, что Юлька не уставала поражаться тому каждое мгновение.

Галина Ивановна с первой же минуты взяла их под свое заботливое крыло. Рано утром, пока Юля с Тимкой спали, она ходила на другой конец поселка за парным молоком, творогом, сметаной, и когда дачники соизволяли проснуться, их ждал потрясающе вкусный завтрак.

Юлька со спокойной душой могла оставить малыша на Галину Ивановну и уйти в лес или на речку рисовать, но старалась делать это не часто и только тогда, когда хозяйка сама предлагала посидеть с мальчиком, которого полюбила как родного внука.

На третий день пребывания у них сложился сам собой распорядок дня. Они просыпались утром, завтракали, Юлька выпускала Тимошку на траву, так, чтобы ребенок находился в поле ее зрения, мыла посуду, убирала, и они шли гулять по поселку, к речке, через мостик на другую сторону, иногда по краю леса, через поле.

Коляской, которую привез Илья с другими вещами, не пользовались – ну вот еще! Простор вокруг какой, а тут коляска! Юля водила Тимошку за ручку, а когда он уставал, брала на руки.

Тимошке было все очень интересно! Он хлопал в ладошки от радости, когда смотрел, как ребята играют в футбол, хохотал, когда те же ребята резвились в речке. Юлька с ним разговаривала, не сюсюкая, а как взрослому объясняла, что и как называется:

– Мальчики играют в футбол, бабочка полетела, в речке течет вода, это дерево, сосна, это куст, называется смородина, видишь ягоды? Это Юля рисует, это краски…

И так бесконечно. Тимка тыкал пальчиком в заинтересовавший его предмет, а Юля подробно рассказывала, что это. К вечеру, когда уставший от впечатлений малыш засыпал, Юльке чудилось, что у нее от бесконечных слов болит язык.

В первую же ночь Тимка наотрез отказался спать один в специально сооруженном для него подобии детской кроватки – пространстве на кровати, обложенном со всех сторон подушками.

Он хныкал, капризничал, а потом вылез оттуда, забрался к Юльке на диван, устроился у нее под боком и, тяжело вздохнув, сразу уснул.

– И какого черта мучила ребенка? – спросила у себя она, глядя на сопящего Тимку. – Копия папаши, такой же упертый!

После этой демонстрации характера Тимошка спал всегда вместе с Юлей: и днем, когда она иногда ложилась вместе с ним передохнуть, и ночью, и больше ни разу не капризничал.

Приехал Илья, но Юлька, боясь самой себя, быстренько передала ему Тимика и ушла на весь день рисовать этюды. У нее сердце разрывалось от любви и сочувствия.

Она смотрела на осунувшееся лицо Ильи, темные круги под глазами, заострившиеся скулы, замедленные от накопившейся усталости движения, и внутри что-то замирало и рвалось ему навстречу.

Юльке было так больно и плохо, что она сбежала рисовать. Илья с Тимочкой приходили несколько раз ее проведать, приносили бутерброды с чаем, стояли смотрели, еще раз приходили и помогли отнести домой все причиндалы, Тимик с серьезным личиком нес кисточки, зажав их в кулачок.

Тимка в мужской компании, с папой и Павлом Игнатьевичем, первый раз в своей жизни парился в бане. Илья рассказывал, как он визжал от восторга, когда его обливали водой, и рвался назад в парилку. Отец уложил его спать (обошлось без требований к Юльке под бок, так ребенок утомился). Они посидели за столом с хозяевами, никуда не торопясь, глядя на закат, тихо разговаривали.