Крестоносец в джинсах - Бекман Tea. Страница 19

— Побойтесь гнева Господнего! — Ансельм вновь попытался прибегнуть к угрозе, но его слова не оказали никакого действия, на присутствующих.

— Нам нечего бояться, — отвечали отцы города.

Они уже успели посмотреть на небо и поняли, что нынешней ночью им не страшна гроза. А назавтра дети продолжат путь. Нет, нет, город не желает иметь ничего общего с этим крестовым походом.

Петер, тихий, задумчивый Петер, неожиданно вмешался в разговор. В самых почтительных выражениях он обратился к старейшинам с просьбой принять четверых больных, которых мучила лихорадка.

— Я пришлю нашего костоправа взглянуть на них, — пообещал настоятель.

Преодолевая робость, Петер напомнил настоятелю о данном только что согласии принять тяжелобольных на попечение горожан. Оспаривать собственное заявление, сделанное при свидетелях, почтенный муж не решился.

— Хорошо, привезите больных.

Петер низко поклонился, сохраняя непроницаемое выражение лица.

Делегация возвратилась в лагерь с пустыми руками.

Выслушав рассказ Петера о переговорах в башне, Долф проникся благодарностью к парнишке, который сумел-таки уговорить горожан. Четверо малышей были настолько плохи, что Долф опасался за их жизнь. Они метались в жару, не в состоянии даже проглотить настой из трав, которым их поила Фрида. Что же с ними приключилось? Долф терялся в догадках. «Навряд ли они выкарабкаются, так пусть хотя бы встретят свой смертный час в постелях, а не в тряском возке, не на ухабистой дороге, где их придется похоронить», — размышлял Долф.

Берто и еще несколько мальчиков, пострадавших на охоте, категорически отказались покинуть лагерь. Раны быстро затягивались, и ребята уже могли передвигаться самостоятельно. Долф велел Франку, с которым он очень подружился, вновь запрячь волов и отвезти больных малышей в город. В последнюю минуту он передумал и сам вскочил в повозку. Они доставили детей в монастырский приют, где больных поместили в огромную палату под присмотром одного из служителей.

— Гони обратно, — бросил Долф, — а я пока тут осмотрюсь.

— Чего тут смотреть? — Франк удивленно поднял брови. — Ротвайль — это тебе не Кельн.

— Согласен, но мы с тобой находимся все-таки здесь, а не в Кельне, — с улыбкой ответил Долф, и Франку печем было возразить.

К этому времени Долф с легкостью объяснялся на древнeгерманском наречии, ведь с утра до вечера он только и делал, что говорил на нем, и потому без колебаний отправился в экспедицию по средневековому Ротвайлю. Город выглядел именно так, как он его себе и представлял: запутанные кривые улочки, кое-где соединенные переброшенной над ними аркой. Кварталы ремесленников, которые занимались своим делом прямо на улице под навесом.

Время близилось к семи часам вечера. Многие горожане сидели за трапезой, хотя народ по-прежнему заполнял улицы, столь узкие, что четверо прохожих уже создавали видимость людского скопления.

Люди таращили глаза на Долфа — его джинсы, свитер, обувь из кожезаменителя привлекали всеобщее внимание.

Но главное — выражение лица, которое никак не подходило человеку средневековья. Нищие хватали его за рукава, выпрашивали милостыню. Вид их был ужасен.

Калеки, слепые, увечные… Долф, содрогнувшись, ускорил шаг — ему нечего было подать им. Ноги сами привели его на улочку ювелиров и оружейников, и, завороженный, он застыл у входа в одну из лавок. Собственный нож Долфа, который и теперь торчал у него за поясом, сослужил ему за эти две недели хорошую службу. Но можно ли вообразить что-нибудь более прекрасное, чем этот богато отделанный кинжал в кожаных ножнах?

Он спросил оружейника о цепе. Кинжал стоил двадцать серебряных монет. Долф вздохнул. У него не было ничего.

А что, если…

Он вспомнил про кошелек с деньгами, засунутый в задний карман джинсов. Как же он сразу не сообразил! За все четырнадцать дней мысль о деньгах ли разу не приходила ему в голову. Впрочем, что толку здесь от голландских гульденов, рейксдаалдеров и кваартье? [6] Тем не менее он важным жестом достал кошелек, нащупал в нем один из двух рейксдаалдеров, показал монету торговцу. Тот лишь издевательски ухмыльнулся:

— Целая серебряная монета — подумаешь богатство! Двадцать серебряных динариев — и кинжал твой. — Но что-то в этой монете привлекло внимание торговца. — Откуда деньги?

— Из Голландии.

— Никогда не видел голландских монет. Если хочешь обменять их, отправляйся на соседнюю улицу, найдешь там лавку старого еврея.

Долф так и поступил. Спустя немного времени он стоял в темпом коридорчике лавки. В голове у него складывался дерзкий план. Нет, он не собирался покупать кинжал, но…

— Я хочу обменять эти деньги на монеты, которые в ходу у вас, — заявил Долф, выкладывая на стол два рейксдаалдера и три гульдена.

Старик с интересом склонился над ними:

— Что это за деньги? Я таких не знаю.

— Из Голландии.

— Ты говоришь, они серебряные? — недоверчиво спросил меняла.

— Нет, — отозвался Долф, — это не серебро. Наши алхимики открыли металл, который прочнее и дороже золота, не говоря уже о серебре. При дворе графа Виллема состоят три алхимика, которые и поставляют ему этот чудесный белый металл. Из него у нас отливают монеты, которые не гнутся и не плавятся, никакой нож их не возьмет. В северных краях такие монеты ценятся очень дорого. Датчане, так те вообще пригоняют в голландские порты корабли, груженные кожами и драгоценными камнями, чтобы обменять свой товар на наши монеты.

Поверил старик или нет? Меняла продолжал всматриваться в монеты, изучая профиль королевы.

— Кто это?

— Святая Юлиана, покровительница Голландии, — выпалил Долф.

Необыкновенные металлические кружочки, прочные, идеально ровные, с выбитыми по краю словами: «Да пребудет с вами Бог», поблескивали в лучах заходящего солнца. Старый меняла поддался искушению.

— Я дам тебе за нее десять динариев, — не очень уверенно произнес старик, пробуя монету на зуб. Она была такой прочной, что и самый острый нож не оставил бы царапины на ее поверхности. Старик не знал, что и подумать. Откуда в бедной Голландии взяться этим чудесным монетам?

— Пятьдесят динариев за пять таких монет, — невозмутимо подытожил Долф, прекрасно понимая, что меняла совсем не то хотел сказать.

— Ты потерял рассудок!

Долф горделиво выпрямился, опершись рукой на рукоять ножа, и свысока бросил:

— Как ты смеешь так говорить со мной, торговец? Я Рудолф Вега ван Амстелвеен.

— Конечно, конечно, благородный господин, — забормотал старик, весь съежившись, — прости меня, я всего лишь старый бедный еврей. Через наш Ротвайль торговые караваны не проходят.

— Так выбери себе другое место, — небрежно заметил Долф.

Старик печально смотрел на него. Ростом он был заметно ниже мальчика.

— Разве я сам не хотел бы поселиться в другом месте, благородный господин? Ты ведь знаешь, это невозможно.

Он грустно покачал седой головой, и Долф позабыл о роли надменного рыцаря. Его мучили угрызения совести.

Он знал, что и в его время люди, охваченные безумной ненавистью, истребляли евреев. Это было еще до рождения Долфа, но век-то был все тот же, просвещенный двадцатый век. В далекой древности еврейскому пароду, видно, тоже приходилось нелегко, если нельзя было даже переселиться в другое место. И он-то хорош — пугает несчастного старика, выманивает у него деньги.

Но воспоминание о тысячах маленьких голодных путников вернуло Долфу железную решимость.

— А ну-ка скажи, — продолжал он, напустив на себя самый свирепый вид, — сколько хлебов можно купить в Ротвайле на один динарий?

Старый еврей захихикал, словно услышал хорошую шутку.

— Штук пять можно, знатный господин.

— И больших?

Старик широко расставил руки.

— Не знаешь ли ты человека, который возьмется испечь их за одну ночь?

— Гардульф может, — после некоторого раздумья отвечал меняла.

— Решено. В таком случае я отдам эти деньги Гардульфу.