Если я останусь - Форман Гейл. Страница 31

Но все изменилось, когда Адам переехал в «Дом рока» и поступил в университет — хотя и по иным причинам, чем ожидала я. В начале осени, пока Адам только привыкал к университетской жизни, у «Звездопада» дела вдруг пошли в гору. Одна не самая маленькая компания звукозаписи в Сиэтле предложила группе контракт, и теперь они кучу времени проводили в студии. Количество концертов также увеличилось, они играли почти каждые выходные, причем залы с каждым разом становились все больше. Жизнь бурлила настолько, что Адам почти забросил учебу и собрался переходить на заочный. Он даже подумывал совсем уйти из университета, если ничего не изменится.

«Вторых шансов не бывает», — говорил он мне.

Я была искренне рада за него. Я знала, что «Звездопад» — не просто обычная группа из университетского городка. Даже его частым отъездам я не слишком противилась, особенно после того, как он объяснил, насколько важны они для него. Но мое предполагаемое поступление в Джульярд все изменило. Мне почему-то стало не все равно. Такая перемена была совершенно непонятна, ведь теперь мы стали равны и в моей жизни тоже забрезжили волнующие перспективы.

— Можно поехать в Портленд через пару недель, — предложил Адам. — Когда у всех начнутся каникулы.

— Отлично, — уныло согласилась я.

Адам вздохнул.

— Все усложняется.

— Ага. У нас слишком напряженные графики.

— Я не об этом, — сказал Адам, поворачивая мое лицо так, чтобы я посмотрела ему в глаза.

— Я знаю, что ты не об этом, — ответила я, но потом комок встал у меня в горле, и я больше не могла выдавить ни слова.

Мы старались разрядить напряжение, не касались этой темы всерьез, шутили.

— Знаешь, я тут вычитал в газете, что в университете Уилламетта хорошая программа по музыке, — сказал мне Адам. — Это в Салеме, он сейчас становится модным местечком.

— Кто так считает? Губернатор?

— Лиз нашла там какие-то классные шмотки в винтажном магазине. А ты же знаешь, как только появляются подобные места, и хипстеры сразу набегают.

— Ты забываешь, я-то не хипстер, — указала я. — Кстати, почему бы «Звездопаду» не начать двигаться в сторону Нью-Йорка? Это же вроде как сердце панк-сцены — «Рамонз», «Блонди». — Я говорила легким, игривым тоном, достойным «Оскара».

— Это было тридцать лет назад, — возразил Адам. — И даже если я захочу переехать в Нью-Йорк, остальная группа никак не сможет.

Он скорбно уставился на свои ноги, и я поняла, что шуточная часть беседы закончилась. В животе у меня забурчало — легкая закуска перед полной порцией сердечной боли, которая, как я чувствовала, скоро будет подана к столу.

Мы с Адамом были не из тех парочек, которые строят планы на будущее или увлеченно обсуждают развитие своих отношений, но, когда все вдруг так запуталось, мы несколько недель даже не затрагивали больную тему, и от этого наши разговоры стали такими же неестественными и неуклюжими, как в те первые недели, пока мы не нашли свою колею. В один осенний день я приметила красивое шелковое платье тридцатых годов в винтажном магазинчике, где папа покупал себе костюмы. Мне очень хотелось показать платье Адаму и спросить у него, стоит ли покупать его для выпускного. Но выпускной ожидался только в июне, Адам тогда мог уехать на гастроли, или я могла быть слишком занята, готовясь к консерваторским экзаменам — так что я ничего не сказала. Вскоре после этого Адам пожаловался на свою дряхлую гитару и заявил, что хочет добыть коллекционный «Гибсон Эс Джи», а я предложила купить ему такой на день рождения. Но потом он сказал, что эти гитары стоят тысячи долларов, да и день рождения у него теперь только в следующем сентябре — и слово «сентябрь» в его устах прозвучало как судебный приговор к тюремному сроку.

Несколько недель назад мы вместе поехали на новогоднюю вечеринку. Адам напился и, когда наступила полночь, крепко меня поцеловал.

— Обещай мне. Обещай, что следующий Новый год ты проведешь со мной, — прошептал он мне в ухо.

Я собиралась объяснить, что даже если уеду в Джульярд, то вернусь домой на Рождество и Новый год, но потом поняла: он говорит о другом. Поэтому я пообещала ему, ведь мне ничуть не меньше его хотелось, чтобы все получилось именно так. И поцеловала его в ответ так крепко, будто пыталась через губы слить наши тела воедино.

В первое утро нового года я пришла домой и обнаружила, что вся моя семья, а также Генри, Уиллоу и их дочка собрались на кухне. Папа готовил завтрак, свое коронное блюдо — салат из копченого лосося.

Увидев меня, Генри покачал головой.

— Посмотрите-ка на современных детей. Кажется, еще вчера приходить домой в восемь было рановато. А сейчас я бы жизнь отдал за возможность поспать до восьми.

— Мы даже до полуночи не досидели, — призналась Уиллоу, качая дочку на коленях. — И хорошо, потому что эта маленькая леди решила начать новый год в полшестого.

— А я продержался до полуночи! — завопил Тедди. — Я видел по телевизору, как в двенадцать опустили большой шар. [37]Это в Нью-Йорке, знаешь? Если ты туда переедешь, ты возьмешь меня посмотреть, как он опускается по-настоящему?

— Конечно, Тедди, — сказала я, симулируя энтузиазм.

Мой отъезд в Нью-Йорк казался все более и более реальным, и хотя обычно эта идея приводила меня в тревожное, противоречивое возбуждение, тогда я вдруг представила, как мы с Тедди в канун Нового года вдвоем бродим по ночному Нью-Йорку, и мое сердце заныло от чувства непереносимого одиночества.

Мама, подняв брови, посмотрела на меня.

— Ради Нового года я не стану гнобить тебя за то, что ты пришла в такой час. Но если у тебя похмелье, посажу под арест.

— Нет у меня похмелья. Я выпила одну кружку пива. Просто я устала.

— Точно просто устала? Ты уверена? — Мама схватила меня за запястье и развернула к себе.

Увидев мое печальное лицо, она склонила голову набок. «Что с тобой?» — прочитала я в ее глазах. Я пожала плечами и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Мама кивнула, вручила мне чашку кофе и проводила к столу. Потом она поставила передо мной тарелку папиного салата и толстый ломоть ароматного хлеба, и, даже хотя я не ощущала голода, мой рот наполнился слюной, а желудок заурчал, и внезапно мне ужасно захотелось есть. Я молча жевала, а мама не отрываясь смотрела на меня. Когда все покончили с завтраком, мама отослала остальных в гостиную смотреть «Парад роз» [38]по телевизору.

— Все выметайтесь, — сказала она, — а мы с Мией помоем посуду.

Как только все ушли, мама повернулась ко мне, и я просто упала на нее с плачем, выпуская из себя напряжение и неуверенность последних нескольких недель. Она молча обнимала меня, не мешая заливать слезами ее свитер. Когда я выплакалась, она сунула мне губку.

— Ты моешь. Я вытираю. Мы разговариваем. Меня это всегда успокаивает: теплая вода и мыло.

Мама взяла посудное полотенце, и мы приступили к работе. Я рассказала ей о нас с Адамом.

— У нас было полтора идеальных года. Таких идеальных, что я никогда и не думала о будущем. О том, что оно разведет нас в разные стороны.

Мама улыбнулась, понимающе и печально.

— Зато об этом думала я.

Я повернулась к ней. Она смотрела, как за окном парочка воробьев купается в луже.

— Я помню прошлый год, когда Адам пришел к нам на Рождество. Тогда я сказала твоему отцу, что ты влюбилась слишком рано.

— Понятно-понятно. Что глупый ребенок может знать о любви?

Мама перестала вытирать сковородку.

— На самом деле я не это имела в виду, а ровно противоположное. Вы с Адамом никогда не казались мне «школьной парочкой». — Мама изобразила пальцами кавычки. — Это было совсем не похоже на пьяный перепих на заднем сиденье чужого «шевроле» — такое сходило за отношения, когда я училась в школе. Вы, ребята, выглядели и до сих пор выглядите влюбленными по-настоящему, глубоко. — Она вздохнула. — Но семнадцать лет — неудобный возраст для любви.