Украденная любовь - Бекнел Рексанна. Страница 71

Киприан подхватил Элизу на руки, не переставая целовать. Ее губы раскрылись, его губы прижались к ним еще крепче, в какие-то доли секунды пробудив в ней неистовую страсть. Весь ее страх, что Киприан оттолкнет ее, отвергнет принесенный ею дар, растворился в поднимающемся, закипающем в ее душе ощущении торжества.

Киприан сел на кровать — когда они успели подняться по лестнице, найти спальню, где Элиза продолжала разжигать огонь их страсти, все еще боясь поверить в свой успех и отчаянно желая поверить? Он уютно устроил ее у себя на коленях, заключил в объятия и произнес:

— Прости меня, Элиза. Прости за все, что я говорил тебе прежде.

— Это неважно. Я люблю тебя.

— Я не должен был уходить…

— Ты вернулся. Я люблю тебя.

— Нет, это ты осталась. Это большая разница.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Киприан Дэйр. Я просто не могла больше бежать от этого.

Он взглянул на нее сверху вниз. Комнату освещал только тусклый свет, проникавший через открытую дверь, но Элиза увидела все, что ей так нужно было увидеть. Лицо Киприана еще никогда не было так серьезно; глаза его никогда еще не были полны таким откровенным чувством. Элиза ощущала силу этого чувства даже в его прикосновении. Оно просто разрывало Киприана, и душа Элизы разрывалась в ответ от переполнявшей ее нежности. Элиза обвила руками шею Киприана и попыталась притянуть его к себе, но Киприан не поддался; его глаза продолжали изучать лицо Элизы, как будто обнаружили в нем нечто новое. Он отвел длинный локон с ее щеки и стал ласкать его, пропуская между большим и указательным пальцами.

— Я не ожидал… такого, — пробормотал он. — Я не ожидал тебя.

Элиза прижалась щекой к его руке.

— Я тоже не ожидала, что полюблю такого человека, как ты, — честно призналась она. — И не ожидала, что любовь может быть такой… непреодолимой.

— Да. — Он снова посмотрел ей в лицо, и их взгляды соединились. Их души соединились. — Совершенно непреодолимой.

Киприан поцеловал Элизу. Это было простое прикосновение губ к губам, плоти к плоти, какое проделывали, должно быть, миллионы пар на протяжении миллиона лет. Но это было и нечто гораздо большее. Этим поцелуем Киприан отдавал ей свое сердце; он отдавал его ей в полное и бессрочное владение, а самое главное — по крайней мере, для Элизы — с огромной нежностью брал ее сердце под свою опеку. Она чувствовала это по тому, как нежно, почти целомудренно скользили его губы по ее губам. Она слышала это в стуке его сердца под ее пальцами, ощущала каждой клеточкой своего тела. Я люблю тебя, Элиза, слышалось ей. Только тебя. Всегда — тебя.

Произнес ли он эти слова вслух или это их души говорили друг с другом? Элиза открыла глаза, когда Киприан положил ее на кровать и наполовину накрыл ее тело своим.

— Я надеюсь, ты никогда не пожалеешь о своем выборе, Элиза.

Прежде чем она успела заверить его, что не пожалеет, или спросить, правда ли он сказал те слова, которые ей послышались, его рот приник к ее рту с той пылкостью, которую она хорошо знала и любила.

Это был ее мужчина. Ее, и только ее. И она никогда не позволит ему уйти и никому его не отдаст.

Элиза вся раскрывалась навстречу неистовому натиску Киприана, ибо только так могла обрести то чудесное единение с ним, которое заставляло ее парить где-то на невообразимой высоте. Она открыла рот навстречу властным движениям его губ, раскинула руки навстречу мощи его объятий. И когда он тесно и настойчиво прижался к ее лону, раздвигая коленом ее ноги и требуя всех прав, каких только мужчина может требовать от женщины, она выгнулась навстречу его плоти, в истинно женской манере требуя, чтобы он взял то, что она предлагала ему.

Киприан двинулся на нее, стремясь всем своим существом почувствовать, что они вновь едины, но его брюки и ее смявшиеся юбки встали преградой на его пути.

— Если бы мы были на Мадейре, нам не пришлось бы столько на себя надевать, — прошептала Элиза между захватывающими дух поцелуями.

— Я увезу тебя на Мадейру, на Бермуды, в Вест-Индию, где мы сможем бродить голыми в джунглях, если захотим. И я буду любить тебя в тени пальмы или на пустынном пляже…

Элиза вскрикнула от удовольствия, когда его рука скользнула вверх по ее бедру, поднимая юбки.

— Я буду любить тебя даже в море. — Пальцы Киприана скользнули дальше, даря ей то немыслимое наслаждение, о возможности которого Элиза даже не подозревала раньше. До Киприана. — Я буду заниматься с тобой любовью каждый день, пока не умру. Пока не умру от любви к тебе.

Вот оно, снова. Он сказал, что любит ее. Элиза не отрываясь смотрела на лицо Киприана. В следующее же мгновение она ощутила, как ее тело сотрясает безудержная дрожь, однако все же не настолько сильно, чтобы она не в состоянии была потребовать от Киприана полного и окончательного признания.

— Ты любишь меня… правда? Ты любишь меня, Киприан… так же, как я… о-о… как я люблю тебя?..

Это уже начиналось. Последний взлет; последний взрыв неописуемых ощущений в том заветном местечке. Но Элиза держалась из последних сил, ухватившись за полы жилета Киприана. Ей нужно было услышать те слова еще раз.

Киприан опустил голову к изгибу ее шеи и зарылся губами куда-то возле уха.

— Я люблю тебя, — прошептал он, борясь с собственным неудержимым желанием и продолжая возносить ее на все новые высоты наслаждения. — Я люблю тебя, Элиза.

В ней словно поднялась приливная волна. Любовь. Желание. Взрыв множества самых разных чувств, которые и назвать-то было нельзя. Последний экстаз. Последняя вспышка. Элиза содрогалась в конвульсиях невыразимого наслаждения, изгибаясь навстречу его руке, а его слова звучали у нее в ушах снова, и снова, и снова. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Он ее любит.

В окутавшем ее тумане Элиза даже не поняла, когда Киприан успел, снять с нее одежду, и лишь смутно могла припомнить, как ее приподнимали и поворачивали его руки, одновременно нежные и настойчивые. Киприан ухитрился стянуть с нее юбку и корсаж, панталоны и сорочку, чулки и ботинки так, что она ничего не почувствовала. Она ощущала только, что, хотя в комнате было холодно, ее кожа излучала нестерпимый жар, поднимавшийся откуда-то изнутри, и Элизе уже казалось, будто вся она охвачена пламенем.

Последние сладостные содрогания еще прокатывались по телу Элизы, когда она открыла глаза и взглянула на Киприана. Он начал было снимать жилет, но остановился, медленно обводя взглядом ее всю, от разметавшихся волос и обнаженной груди до беззащитно открытого лона и бесстыдно раскинутых ног, не встречая теперь никаких препятствий, потому что на Элизе не осталось ни лоскутка. Первым ее движением было схватить какую-нибудь простыню, хоть что-нибудь, и прикрыть свою наготу, но она заставила себя лежать спокойно. Ее кожа порозовела от смущения, но Элиза не двигалась, не отрывая глаз от мужчины, которого любила, словно желая дать ему понять, что никогда больше ни в чем ему не откажет. Никогда.

Она увидела, как Киприан судорожно сглотнул, потом поднял глаза, и, если у Элизы еще оставались какие-то сомнения, один взгляд на его лицо развеял их раз и навсегда. Ибо все в Киприане — сияние глаз цвета полуночного неба, страстное желание, исказившее суровые красивые черты, нетерпеливое напряжение великолепно вылепленного тела — все говорило о любви. И средоточием этой любви и страсти была она.

— Киприан, — прошептала Элиза, сгорая от желания, чтобы он был рядом с ней. Внутри ее. — Киприан…

Жилет тут же был отброшен; чуть ли не раньше, чем он успел приземлиться на пол, за ним последовала рубашка. Сапоги разлетелись в разные стороны, и Киприан рывком стянул с бедер плотно облегающие брюки.

Теперь он стоял перед Элизой в горделивой наготе, но все еще не двигался, словно желая дать ее глазам насладиться им, как до этого его глаза наслаждались ею. Это было больше, чем Элиза могла вынести. Дыхание ее участилось, сердце зашлось от страсти к застывшему перед ней мужчине, прекрасному, любимому, единственному.