Эти настоящие парни - Белаковский Олег Маркович. Страница 17

А между тем, пристально всматриваясь в природу человеческой самоотдачи, в природу тех психологических и морально-этических смещений, которые сопутствуют сложной и напряженной жизни человека в большом спорте, я на первых же страницах моей спортивной памяти нахожу подтверждение все той. же мысли о первоистоках мужества…

Воспоминание относится к тому периоду, когда в середине 50-х годов я был приглашен в качестве врача во вновь созданную футбольную команду ЦДКА (впоследствии ЦДСА).

Среди новичков, появившихся в команде, был, в общем-то, ничем не примечательный солдатик, прибывший из существовавшего в то время Воронежского военного округа. Был он чуть выше среднего роста, светловолосый, с застенчивым выражением простого и симпатичного лица. Никакими выдающимися данными он не обладал. Одним словом, парень как парень. Держался скромно, неприметно, с той провинциальной застенчивостью, от которой, впрочем, можно было ожидать всего, чего угодно. Играл он во втором составе, и на первых тренировках особого впечатления на нас не произвел. Мы никак не могли понять, за какие такие заслуги окружной спортклуб прислал его к нам в ЦДСА.

Но уже в течение первого месяца нам стало ясно, что скромник наш далеко не так прост, каким казался на первый взгляд. Под внешней неприметностью, под налетом провинциальной застенчивости таилось незаурядное упорство.

Никогда прежде не встречал я человека, способного слушать так, как слушал своего тренера этот парень. Он помнил все, о чем говорил ему наставник день тому назад и месяц назад. Он помнил все даже вскользь сделанные замечания. Он мог по памяти воссоздать любую из игровых ситуаций любого матча, где он играл. Если для больших мастеров, таких, допустим, как Всеволод Бобров, с их колоссальным игровым опытом, футбол был порывом, страстью, азартом свободных, раскрепощенных энергий, если они владели мячом с виртуозностью, какой владел смычком Паганини, то совсем зеленый, неоперившийся Миша Ермолаев, еще не отрываясь, всматривался в каждую букву азбучных истин своей любимой игры. Но вся штука в том, что это «буквальное» прочтение футбола доставляло Ермолаеву ничуть не меньшее удовольствие, чем то, которое испытывал тот же Бобров, исполняя свои «импровизации». Вот эта жадность, неуемность в постижении истин, среди которых для Ермолаева не было второстепенных, стала все чаще обращать на себя внимание.

Казалось, он до бесконечности был готов слушать все то, о чем говорил тренер, сотни раз повторять одно и то же движение. Он не знал ни утомления, ни усталости. Я наблюдал его и приходил к выводу, что эти бесконечные упражнения сами по себе индуцировали в нем какой-то могучий энергетический пучок. В том, что касалось знаний и умений, он временами был настырен до неприличия. Его пытливость, желание узнать как можно больше, казалось, способны были разрушить самые прочные, самые традиционные рамки условностей. Он мог, например, часами не отпускать с площадки измотанного вратаря, отрабатывая удары. Почти силой заставить тренера чуть ли несут нами отшлифовывать с ним тот или иной прием. Я не помню случая, чтобы Ермолаев после тренировки ушел с поля вместе со всеми. Останется и будет до самой темноты возиться с мячом.

У него была еще одна бросавшаяся в глаза способность. Он быстро перенимал у товарищей то, что казалось ему новым и интересным. Увидит, мысленно «сфотографирует» новый прием, отработает его и непременно найдет в нем какой-нибудь новый оттенок, новый поворот. Мне кажется, что эта способность должна была явиться следствием все того же страстного желания постичь все тайны игры. Пристанет к тренеру, душу ему измотает вопросами. Заставит проверить каждую мелочь, каждую деталь.

– А если это попробовать сделать иначе?

Стоит, опустив голову, раздумывает… Потом быстро отбегает назад, меняет позицию.

– А все-таки, может быть, вот так будет лучше?

Но что-то опять его не устраивает. Он ходит по полю, потирая сведенную мышцу. Потом все начинается сначала. Прекращать тренировку бесполезно, с поля его все равно не прогонишь. Уйдет только тогда, когда решит задачу до конца.

Некоторых это раздражало. Некоторые посмеивались. Но уже в следующей игре им становилось не до смеха. Парень действительно рос не по дням, а по часам.

Тренерский совет команды принимает решение о переводе Михаила Ермолаева в основной состав. Парень этого заслужил и, пожалуй, ребятам из первого состава не уступит. По крайней мере многим из них.

Конечно, счастлив он был без предела. Играть в основном составе ЦДСА – большая честь. Ведь это были годы больших успехов и большой популярности клуба.

Итак, Михаил Ермолаев меньше чем через год за нимает место центрального защитника в основном составе. Вскоре имя его становится известным не только болельщикам клуба.

10 августа 1957 года в Горьком команда ЦДКА встречалась с местным «Торпедо». Это была товарищеская встреча, сравнительно нетрудный матч, где уже в начале игры преимущество армейцев было очевидно.

До конца игры остается 20 минут. Счет 3: 1 в нашу пользу. Идет верхний мяч. Высокий, но не особенно сильный. Собственно, он не представлял особой опасности для вратаря, но в игре всякое случается, и если ты защитник, ты обязан быть начеку. Ермолаев в высоком прыжке пытается отбить мяч головой и в воздухе сталкивается со своим партнером, который тоже пытается перехватить мяч. По трибунам пробегает легкий смешок: столкнулись в воздухе два партнера. С точки зрения футбольных гурманов это выглядит почти пикантно.

Уже в воздухе Ермолаев почувствовал не очень сильный, но довольно острый и неприятный удар локтем в правую поясничную область.

По характеру столкновения я понял – что-то случилось, и, воспользовавшись паузой, побежал к Ермолаеву. Но он успокоил меня:

– Ничего страшного, Олег Маркович. Если разболится, махну вам.

Не прошло и нескольких минут, как я увидел взмах его руки.

– Меняйте Ермолаева. У него травма.

С поля он шел, осторожно ступая, боясь резких движений. Бледен был, как полотно.

…Случилось то, чего я больше всего боялся. Удар локтем был нанесен в область правой почки. В раздевалке я уложил Ермолаева на кушетку и стал прикладывать лед. Боль не стихала.

Доложил тренеру о состоянии игрока.

– Ну хорошо. Мы сегодня уезжаем. Довезем его до Москвы и сразу же отправим в госпиталь.

Что-то словно ударило меня изнутри.

– Госпитализировать Ермолаева надо сейчас же.

– Что, действительно так серьезно?

– Боюсь, что слишком серьезно. Я остаюсь вместе с ним.

Тренер был расстроен случившимся не меньше, чем я, и мне-было искренне жаль его.

В приемном покое нас встретила черноволосая, очень приятная женщина-врач. В двух словах я объяснил ей, что случилось. Она очень нежно, стараясь как можно меньше травмировать больного, коснулась правой стороны спины.

– Вы думаете, что… – начал было я.

– Я думаю, что это разрыв почки. Нужно срочно оперировать. Но вся беда в том, что заведующего отделением нет на месте. Он встречает жену. Вот что. Сделаем все возможное, чтобы мальчик (она так и сказала «мальчик») смог продержаться два-три часа. Заведующему отделением будем звонить каждые полчаса.

Звонок застал хирурга, как он мне позже рассказывал, в тот момент, когда они с женой входили в квартиру. Он поднял трубку, так и не успев снять плаща.

– Что там? – спросила жена, уже предчувствуя, что их совместный ужин сегодня не состоится.

– Разрыв почки. Какой-то футболист. Толком не понял. Ужинай без меня.

– Я так и знала…

Хирург оказался человеком энергичным и достаточно квалифицированным. Мы встретились с ним сразу же после операции. Едва сняв перчатки и маску, он сказал:

– Локальный удар в центр почки. Еще несколько часов, и вы потеряли бы вашего футболиста…

Холодный пот выступил у меня на лбу.

Мы уезжали из Горького через две недели. Тепло простившись с моими горьковскими коллегами, я вез в Москву выздоравливающего и улыбающегося Ермолаева.