Пандемониум - Оливер Лорен. Страница 16

— Тебя никогда не поймешь, — тихо говорит Тэк.

Не думаю, что эти слова сказаны в мой адрес. А потом Тэк проходит мимо меня и, громко топая, поднимается наверх.

— Ты куда собрался? — требовательно спрашивает Рейвэн.

В ее глазах мелькает что-то, растерянность или страх, но через мгновение исчезает, и я не успеваю определить, что именно.

— Наверх, — не оборачиваясь, отвечает Тэк. — Здесь дышать нечем. Задохнуться можно.

Хлопает потайная дверь в кладовке, и мы с Рейвэн остаемся одни.

Некоторое время мы стоим молча, а потом Рейвэн усмехается и машет рукой.

— Не обращай на Тэка внимания, — говорит она, — Ты же его знаешь.

— Ага.

Мне как-то не по себе. Ссора испортила атмосферу в подвале, Тэк прав, здесь тяжело дышать. А вообще подвал — мое любимое место в доме, и Рейвэн с Тэком тоже его любят. Только здесь мы можем сбросить маски, отказаться от чужих имен и выдуманного прошлого.

Здесь я чувствую себя дома. Комнаты наверху похожи на жилые комнаты, там пахнет, как в нормальном доме, в них много самых обычных вещей, но все равно там как- то не так, будто дом чуть-чуть сместился в пространстве.

В подвале, по сравнению с комнатами, полный бардак. Рейвэн не успевает наводить порядок после Тэка. Кругом свалены книги — настоящие, запрещенные старые книги. Тэк их собирает. Даже не собирает, а запасает, как мы запасаем еду. Я несколько раз пробовала читать, просто чтобы узнать, как жили люди до того, как изобрели процедуру исцеления, до того, как они возвели все эти заборы и границы. Но стоило мне представить, как все это было, у меня начинало щемить сердце. Лучше, гораздо лучше не думать об этом.

Алекс любил книги. Это он открыл для меня поэзию. И это еще одна причина, по которой я больше не могу читать.

Рейвэн вздыхает и начинает собирать разбросанные на хромом столике в центре подвала бумаги.

— Это все чертов митинг, — говорит она. — Все из-за него дерганые.

— А в чем проблема?

Рейвэн отмахивается.

— Да как всегда, слухи о бунте. В подполье говорят, что стервятники затевают что-то серьезное. Но точно ничего не известно.

Голос Рейвэн становится жестким. Я даже произносить слово «стервятники» не люблю. От него во рту остается неприятный привкус какой-то гнили и пепла. Мы все — заразные, участники Сопротивления — ненавидим стервятников. Они все портят. Все согласны, что стервятники разрушат и уже разрушают все, чего мы с таким трудом пытаемся достичь. Они такие же заразные, как мы, только нетерпимые. Мы хотим разрушить стены и избавить людей от процедуры исцеления. Стервятники хотят уничтожить все, хотят грабить, убивать, спалить весь мир дотла.

Я сталкивалась с ними всего один раз, но до сих пор вижу их в кошмарах.

— Они не организованы, — говорю я.

Рейвэн пожимает плечами.

— Надеюсь.

Она кладет книги одна на другую и тщательно выравнивает края стопок. На секунду мне становится ее жаль. Вот она стоит в центре захламленной комнаты и складывает книжки в стопки, как будто это что-то может изменить.

— Я могу что-то сделать?

— Не волнуйся. — Рейвэн натянуто улыбается. — Это моя забота.

Еще одно любимое выражение Рейвэн. Оно, как и фраза «прошлое умерло», стало ее заклинанием.

«Это моя забота. Ты делаешь то, что я говорю».

Я думаю, что нам всем необходимы заклинания, истории, которые мы рассказываем самим себе. Они помогают идти вперед, жить дальше.

— Ладно.

Мы стоим в подвале. Так странно — иногда ближе Рейвэн у меня никого нет, она для меня как семья. А иногда я понимаю, что знаю о Рейвэн не больше, чем знала в августе, когда она нашла меня в лесу. Я до сих пор не знаю, кем она была до того, как появилась в Дикой местности. Эту часть себя она хранит где-то очень глубоко внутри, и заглянуть туда невозможно.

— Иди, — говорит Рейвэн и кивает в сторону лестницы, — уже поздно. Поешь что-нибудь.

По пути к лестнице я провожу пальцами по железному номерному знаку, который мы приколотили к стене. Этот знак мы нашли во время перехода. Тогда мы от усталости, голода, холода и болезней были как никогда близки к смерти. Знак заметил в грязи Брэм. Когда он его поднял, как раз выглянуло из-за туч солнце. Знак засверкал и чуть не ослепил меня. Я с трудом прочитала слова под номером: «Свобода или смерть».

Старые слова, из-за них я чуть на колени не упала.

«Свобода или смерть».

Три слова. Шестнадцать букв. Я ощущаю их пальцами на металлической поверхности.

Еще одна история. Мы крепко за них держимся, и наша вера становится реальностью.

Тогда

С каждым днем становится холоднее. Утром трава покрыта инеем. Во время пробежки морозный воздух обжигает легкие. Вода у берега реки покрыта тонким льдом, когда мы набираем воду в ведра, лед ломается и царапает лодыжки. Вялое, бледное солнце все раньше опускается за горизонт.

Я набираюсь сил. Я — камень, который вымывает из земли медленный поток воды; я — дерево, обожженное огнем. Мои мышцы превращаются в канаты, ноги крепкие, как дерево, ладони в мозолях и ступни тоже стали твердыми, как камень. Я бегаю каждое утро. Каждый день я, хоть у нас и принято меняться, вызываюсь носить воду. Скоро наступает день, когда я могу самостоятельно, без передышек донести полные ведра с водой от реки до хоумстида.

Алекс рядом, он то появляется, то исчезает в тени деревьев, за красно-желтой листвой. Летом он виделся мне более отчетливо: я могла разглядеть его глаза, волосы, руки. Но деревья начинают сбрасывать листья, и Алекс превращается в черную тень, которую я лишь изредка замечаю боковым зрением.

А еще я учусь. Хантер показывает мне, как к нам приходят сообщения от сочувствующих с той стороны.

— Идем со мной, — говорит он мне как-то утром после завтрака.

Мы с Блу моем посуду. Она в ответ на мои вопросы или кивает, или отрицательно трясет головой. Она такая маленькая, такая стеснительная, такая хрупкая… Рядом с ней я против своего желания всегда вспоминаю Грейс.

Поэтому я стараюсь по возможности держаться от нее подальше.

— Куда? — спрашиваю я Хантера.

Он только улыбается.

— Ты хорошо лазаешь?

Вопрос застает меня врасплох.

— Хорошо, — говорю я.

В памяти сразу всплывает картинка — мы с Алексом перелезаем через пограничное заграждение. Я быстро меняю ее на другую, как я карабкаюсь по веткам самого большого клена в Диринг-Оак-парке. Внизу, в разрывах между зеленой листвой мелькают светлые волосы Ханы. Она обняла ствол клена, смеется и подзадоривает меня, чтобы я лезла еще выше.

Но я должна вычеркнуть Хану из памяти. Я научилась этому здесь, в Дикой местности. Мысленно я исключаю Хану, ее голос и светлые волосы, оставляю только ощущение высоты, раскачивающиеся ветки и зеленую траву внизу.

— Ну, тогда пришло время показать тебе гнезда, — говорит Хантер.

Я совсем не стремлюсь подняться на поверхность. Вчера вечером было жутко холодно. Ветер воет в лесу, спускается по лестнице, ощупывает длинными ледяными пальцами каждую щель нашего укрытия. С утренней пробежки я вернулась задубевшая от холода. Но мне любопытно посмотреть на эти гнезда, я слышала, как о них говорили хоумстидеры, и еще мне хочется убраться подальше от Блу.

— Ты сама сможешь тут все домыть? — спрашиваю я Блу.

Она закусывает нижнюю губу и кивает. Грейс тоже так делала, когда нервничала. Мне становится совестно — Блу ведь не виновата в том, что напоминает мне Грейс.

И в том, что я оставила Грейс тоже.

— Спасибо, Блу, — говорю я и кладу руку ей на плечо.

Она вздрагивает.

Холод как стена, он обладает физической силой. Я умудряюсь найти в нашей коллекции одежды старую ветровку, но она слишком велика и почти не защищает. Ветер кусает меня за шею, за пальцы, проскальзывает за воротник, сковывает холодом сердце. Земля замерзла, под ногами хрустит покрытая инеем трава. Чтобы сохранить тепло, мы стараемся идти быстро. Дыхание вырывается изо рта белыми облачками пара.