Ваша до рассвета - Медейрос Тереза. Страница 22

Напольные часы стали отбивать время. Саманта прислонилась к двери, считая скорбные удары, пока не насчитала двенадцать.

А что если Беквит не прав? Что, если некоторые дороги столь темны и опасны, что их нельзя проходить, не держась за поддерживающую руку? Даже если это просто рука кого–то незнакомого.

Дрожащей рукой Саманта взяла оловянный подсвечник и выскользнула из комнаты. Она прошла почти половину лестницы, прежде чем поняла, что забыла надеть очки. Ее свечи отбрасывали мерцающие тени на стенах, когда она кралась через холл. Тишина угнетала еще сильнее, чем темнота. Это не было уютной домашней тишиной спящего дома. Это была удушающая тишина, которая заставляла задерживать дыхание от напряженного ожидания. Не так ужасно было отсутствие звука, как ощущаемое присутствие страха.

Дверь в библиотеку все еще была закрыта. Саманта взялась за ручку, почти уверенная, что дверь заперта. Но дверь легко распахнулась от ее прикосновения.

Ее захватило множество полуоформленных впечатлений: отрывочный треск угасающего огня в камине; пустой стакан рядом с почти опустошенной бутылкой шотландского виски, стоящей на уголке стола; бумаги, рассеянные по полу, как будто кто–то ударил по ним в приступе досады.

Но все эти впечатления меркли перед Габриэлем, который сидел, небрежно развалившись в кресле за столом, с пистолетом в руке.

Глава 9

«Моя дорогая Сесиль,

Я сомневаюсь, что мне потребуется десятилетие, чтобы уговорить Вас произнести мое имя. Десяти минут с Вами при лунном свете должно быть достаточно…»

* * * 

– Я всегда хвастался друзьям, что могу зарядить пистолет с закрытыми глазами. Сейчас я думаю, что не зря, – Габриэль растягивал слова, наклоняя кожаный мешочек с порохом к дулу пистолета. Несмотря на то, что в бутылке скотча рядом с его локтем оставалось меньше трех пальцев алкоголя, его руки совершенно не дрожали и не просыпали ни грамма.

Когда он взял тонкий железный прут, чтобы утрамбовать заряд, Саманта замерла, завороженная его руками – их изяществом, их ловкостью и экономными движениями. Озноб осознавания накрыл ее с ног до головы, когда она представила себе, как эти руки двигаются по нежной женской коже. Ее коже.

Стряхнув с себя соблазняющие чары, она прошла вперед и встала перед столом.

– Не уверена, что должна говорить это, милорд, но разве вы не думаете, что заряженный пистолет в руках слепого мужчины может быть несколько опасен?

– В этом все и дело, не так ли? – Он откинулся на спинку кресла, его большой палец играл с двойным курком заряженного и взведенного пистолета.

Несмотря на небрежную позу и лаконичный тон, Саманта ощущала, что у него напряжен каждый мускул. Он больше не выглядел образцовым лордом. Его сюртук был в беспорядке, а шейный платок свободно болтался на мощной шее. Пряди золотистых волос выбились из ленты, которой были связаны. Незрячие глаза светились лихорадочным блеском.

– Я делаю вывод, что полученные новости не были вам по вкусу? – рискнула она, осторожно опускаясь на ближайший стул.

Он повернул голову за ее движением, предусмотрительно отворачивая от нее дуло пистолета.

– Скажем только, что они были не такими, как я надеялся.

Она изо всех сил старалась отвечать в том же тоне.

– Когда вы получаете дурные вести, разве не принято стрелять в гонца, их принесшего, а не в себя?

– У меня была под рукой только одна пуля. Я не смог решить, которого из врачей застрелить.

– Они не дали вам никакой надежды?

Он покачал головой.

– Ни малейшей. О, один из них – дорктор Гилби, кажется – болтал какой–то вздор о крови, скопившейся в моей голове после полученного мной удара. Кажется, был случай в Германии, когда зрение вернулось после того, как сгусток крови рассосался. Но его коллеги сразу закричали, что даже такой дурак, как он, должен признать, что никто еще не фиксировал спонтанного восстановления зрения по прошествии шести месяцев.

Саманта сильно подозревала, что Гилби был тем самым врачом с добрыми глазами, который выразил ей свои соболезнования.

– Мне очень жаль, – мягко сказала она.

– Мне не нужна ваша жалость, мисс Викершем.

От его резкого тона она напряглась.

– Вы, конечно, правы. Думаю, у вас достаточно собственной.

На какой–то краткий, почти неуловимый момент, уголок рта Габриэля дернулся, словно он собирался улыбнуться. Он осторожно положил пистолет на кожаное покрытие стола. Саманта с тоской посмотрела на него, но не посмела схватить. Даже будучи наполовину пьяным и ничего не видящим, он среагировал бы в два раза быстрее ее.

Он нащупал бутылку скотча, выплеснул остатки в стакан и поднял его в насмешливом тосте.

– За Судьбу, эту переменчивую властительницу, чье чувство правосудия превосходит только ее чувство юмора.

– Чувство правосудия? – эхом отозвалась Саманта, изумившись. – Не можете же вы думать, что заслужили потерю зрения. За что? За то, что доказали свой героизм?

Габриэль грохнул стакан на стол с такой силой, что скотч выплеснулся через край.

– Я не герой, черт подери!

– Конечно, герой! – Саманте не потребовалось много времени, чтобы вспомнить и процитировать то, что она узнала из сводок «Таймс! и «Газетт» об обстоятельствах его ранения. – Вы первым заметили снайпера на бизань–мачте «Редутабль». Когда вы увидели, что он прицелился в Нельсона, то предупреждающе крикнули и бросились через палубу к адмиралу, подвергая огромной опасности вашу собственную жизнь.

– Но я не смог ничего сделать, не так ли? – Габриэль поднес стакан ко рту и единым духом проглотил оставшийся там скотч. – И он тоже.

– Только потому, что вас поразила летящая шрапнель, прежде чем вы могли добраться до него.

Габриэль надолго замолчал. И потом тихо спросил:

– Вы знаете, что последнее я видел, когда лежал там, на палубе, задыхаясь от зловония своей собственной крови? Я видел, как пуля прошивает плечо адмирала. Я видел недоумение на его лице, когда он в агонии рухнул на палубу. Потом все стало красным, а затем черным.

– Это не вы спустили курок пистолета, который убил его. – Саманта наклонилась вперед, ее голос стал тихим и страстным. – И вы выиграли сражение. Храбростью Нельсона и жертвами таких мужчин как вы, французы были побеждены. Они могли бы и дальше пытаться предъявлять права на нашу землю, но вы преподали им урок о том, кто навсегда останется хозяином моря.

– Тогда, предполагаю, я должен быть благодарен Богу за то, что он позволил мне принести такую жертву. Только представьте, каким счастливчиком был Нельсон. Он уже отдал руку и глаз на благо короля и страны, и всё же смог получить привилегию отдать и свою жизнь. – Габриэль, по–мальчишески откинув голову, засмеялся и стал так сильно похож на мужчину с портрета, что сердце у Саманты замерло. – Вы снова удивили меня, мисс Викершем! Кто бы мог подумать, что в вашей каменной груди бьется такое романтическое сердце?

Саманта прикусила губу, борясь с желанием напомнить ему, что он, по всей видимости, не счел ее грудь каменной, когда его пальцы собственническим жестом сомкнулись на ее мягкости.

– И вы смеете обвинять меня в сентиментальности? Это ведь не я прячу старые любовные письма в ящике туалетного столика, не так ли?

– Туше, – пробормотал он, его веселье сразу испарилось. Рука снова накрыла пистолет, и прошлась по его гладким контурам с нежностью любовника. Когда он заговорил снова, его голос был тих и лишен всякой насмешки. – А что, вы считаете, я должен делать? Вы, как и я, знаете, что слепому мужчине нет места в нашем обществе, если он не просит подаяние на улице и не заперт в сумасшедшем доме. Я никогда не стану чем–то, кроме объекта жалости и тяжкого бремени для семьи или кого–то еще, имевшего несчастье полюбить меня.

Саманта откинулась на спинку стула, странное спокойствие овладело ей.

– Тогда почему вы просто не покончите с этим и не застрелитесь? Когда вы сделаете это, я вызову миссис Филпот, чтобы она все убрала.