Триумфальная арка - Ремарк Эрих Мария. Страница 35

– Да, но есть лица, которые никогда не забываются.

Равик остановился.

– Что ты намерен делать? – спросил Морозов.

– Не знаю. Да и что я могу сделать?

Морозов смотрел на толпу.

– Вот невезение! И время такое неудачное. Конец рабочего дня. На улицах не протолкнуться…

– Да…

– А тут еще так быстро стемнело… Хорошо ты его разглядел?

Равик молчал.

Морозов тронул его за руку.

– Послушай, – сказал он. – Незачем тебе сейчас бегать по городу. Выйдешь на одну улицу – и сразу же покажется, что он на другой. А шансов на успех никаких. Вернемся лучше в ресторан. Это самое верное. Сиди на месте и жди. Если снова пройдет мимо, ты его обязательно увидишь.

Они сели за крайний столик, откуда все хорошо было видно, и долго сидели молча.

– Что ты сделаешь, если встретишь его? – спросил наконец Морозов. – Ты подумал об этом?

Равик отрицательно покачал головой.

– Подумай. Лучше решить все заранее. Иначе растеряешься и натворишь глупостей. Это совсем ни к чему, особенно в твоем положении. Угодить на несколько лет в тюрьму – мало радости.

Равик молча посмотрел на Морозова.

– На твоем месте я бы тоже не стал за себя беспокоиться, – сказал Морозов. – Но тут дело касается тебя, и мне не все равно, что из этого выйдет. Как бы ты поступил, если бы он сейчас появился вон там, на углу? Бросился бы на него?

– Не знаю, Борис. Право, не знаю.

– Ты ведь без оружия?

– Без оружия.

– Кинешься на него очертя голову – тут же разнимут. Тебя потащат в полицию, а он отделается синяками и легким испугом. Понимаешь?

– Понимаю.

Равик не сводил глаз с улицы.

– В крайнем случае можно, конечно, толкнуть его под машину. Где-нибудь на перекрестке, – про – должал Морозов. – Но и это мало что даст. Все может кончиться для него несколькими ушибами.

– Не стану я толкать его под машину.

Равик не сводил глаз с улицы.

– Ты прав. Нет смысла.

Морозов немного помолчал.

– Равик, – сказал он затем. – Если это в самом деле Хааке и если он попадется тебе, надо действовать с железной уверенностью, понимаешь? Ведь это будет твой единственный шанс.

– Знаю.

Равик все еще не сводил глаз с улицы.

– Если увидишь, пойди за ним. Следуй неотступно. Узнай, где он живет, и больше ничего. Остальное обдумаешь после. Не торопись. Не делай глупостей. Слышишь?

– Да, – рассеянно отозвался Равик, по-прежнему не сводя глаз с улицы.

К столу подошел продавец фисташек. За ним – мальчик с заводными мышками. Крохотные мышки танцевали на мраморной плите столика и проворно взбегали по руке. Снова появился скрипач. Теперь он был в шляпе и играл «Parlez moi d'amour". [13] Старуха с сифилитическим носом предлагала фиалки. Морозов посмотрел на часы.

– Восемь, – сказал он. – Дальше ждать бесполезно. Мы сидим здесь больше двух часов. Он уже не появится. Сейчас вся Франция ужинает.

– Ступай, Борис. И вообще, зачем тебе торчать тут со мной?

– Не об этом речь. Мы можем просидеть здесь сколько угодно. Но я не хочу, чтобы ты довел себя до исступления. Бессмысленно сидеть часами на одном месте и ждать. Теперь ты можешь встретить его где угодно. Больше того, сейчас с ним скорее можно встретиться не здесь, а в ночном клубе или в борделе.

– Знаю, Борис. Морозов положил свою огромную волосатую руку на плечо Равику.

– Послушай, Равик, – сказал он. – Если тебе суждено его встретить – ты его встретишь. А не суждено, будешь ждать годами и не дождешься. Понимаешь? Будь начеку! Всегда и везде! И будь готов ко всему. Вообще же советую вести себя так, будто ты обознался. Скорее всего, так оно и есть. Больше ты ничего не можешь сделать. Иначе только изведешь себя. Мне это знакомо. Лет двадцать назад я это испытал. Каждую секунду мне казалось, будто я вижу одного из тех, кто убил моего отца. Галлюцинации. – Он допил свой бокал. – Проклятые галлюцинации! А теперь пойдем. Надо поужинать.

– Ступай один, Борис. Я приду позже.

– Останешься здесь?

– Посижу еще немного. А потом в отель. Надо там кое-что сделать.

Морозов недоверчиво посмотрел на него. Он знал, зачем Равику понадобилось идти в отель. Но он знал и то, что его не переубедить. Пусть решает сам – его дело.

– Ладно, – сказал Морозов. – Я буду в «Мэр Мари». А потом в «Бубличках». Позвони или зайди. – Его кустистые брови поднялись. – И зря не рискуй. Дешевое геройство тут ни к чему! И тупой идиотизм тоже! Стреляй только в том случае, если наверняка можешь скрыться. Это тебе не детская игра и не гангстерский фильм.

– Знаю. Не беспокойся.

Равик заглянул в «Энтернасьональ» и, не задерживаясь, отправился обратно. По дороге, проходя мимо отеля «Милан», он посмотрел на часы. Половина девятого. Жоан могла быть еще дома.

Она открыла ему дверь.

– Равик! – удивилась она. – Ты пришел? Ко мне?

– Да…

– Ведь ты у меня ни разу не был. С того самого вечера.

Он рассеянно улыбнулся.

– Верно, Жоан. Странно мы с тобой живем.

– Да. Как кроты или летучие мыши. Или совы. Видимся только в темноте.

Она ходила по комнате широкими мягкими шагами. На ней был туго подпоясанный темно-синий халат мужского покроя, плотно облегавший бедра. На кровати лежало черное вечернее платье, в котором она выступала в «Шехерезаде». Жоан показалась ему очень красивой и бесконечно далекой.

– Тебе не пора уходить? – спросил Равик.

– Еще нет. Через полчаса. Как я люблю эти полчаса перед уходом в «Шехерезаду». Чего только у меня нет – и кофе, и время, которое кажется мне бесконечным. А сегодня даже и ты. У меня и кальвадос есть.

Жоан принесла ему бутылку. Не откупорив ее, он поставил бутылку на стол. Потом бережно взял Жоан за руки.

– Жоан, – сказал он.

Огонек в ее глазах погас. Она вплотную подошла к нему.

– Скажи сразу, что с тобой?..

– Со мной? Что со мной может быть?

– Не знаю. Когда ты такой, как сейчас, значит, у тебя что-то неладно. Ты потому и пришел?

Он почувствовал, как ее руки словно уплывают куда-то. Она стояла неподвижно. Руки ее тоже были неподвижны. Но казалось, что-то ускользает от него все дальше и дальше…

– Жоан, сегодня вечером не приходи ко мне… Не надо… И завтра, пожалуй, тоже… и еще несколько дней…

– Ты будешь занят в клинике?

– Нет. Другое. Я тебе ничего не могу сказать. Но все это не имеет никакого отношения к нам с тобой.

С минуту она стояла не шевелясь.

– Хорошо, – сказала она.

– Ты меня поняла?

– Нет. Но если ты этого хочешь, значит, так нужно.

– Ты не сердишься?

Она посмотрела на него.

– Боже мой, Равик! – сказала она. – Могу ли я сердиться на тебя?

Он поднял глаза. У него было такое ощущение, будто чья-то сильная рука сдавила ему сердце. Жоан ответила, не особенно вникая в смысл своих слов, но едва ли она могла потрясти его сильнее. Он не принимал всерьез то, что она бессвязно шептала по ночам; все это забывалось, едва только за окном начинало дымиться серое утро. Он знал, что ее упоение страстью – это упоение самой собой, хмельной дурман, яркая вспышка, дань минуте – не больше. А теперь впервые, подобно летчику, который в разрыве ослепительно сверкающих облаков, где свет и тень играют в прятки, внезапно замечает далеко внизу землю, зеленую, коричневую и сияющую, – теперь он впервые увидел нечто большее. За упоением страсти он почувствовал преданность, за дурманом – чувство, за побрякушками слов – человеческое доверие. Он ожидал всего – подозрений, вопросов, непонимания, но только не этого. Так бывает всегда: только мелочи объясняют все, значительные поступки ничего не объясняют. В них слишком много от мелодрамы, от искушения солгать.

Комната. Комната в отеле. Чемоданы, кровать, свет, за окном черная пустота ночи и прошлого… А здесь – светлое лицо с серыми глазами и высокими бровями, смело начесанные пышные волосы – жизнь, гибкая жизнь, она тянется к нему, как куст олеандра к свету… Вот она стоит, ждет, молчит и зовет: «Возьми меня! Держи!» Разве он уже не сказал ей: «Я буду тебя держать»? Равик встал.