Роботы-мстители - Белаш Людмила и Александр. Страница 68

– Нанджу… Сделай мне что-нибудь, сними приступ. Я не могу больше терпеть! Мне плохо; я боюсь, что…

– Алдорфин в вену ты от меня не получишь. Я не хочу делать из шефа табельного наркомана, – Нанджу была несгибаема. – Прими все по схеме, и через полчаса тебе станет лучше, и ты уснешь.

– Я проведу это время у тебя, можно? Мне страшно…

– Очень сочувствую, Хиллари, но в такие моменты человек словно возвращается в детство. Между врачом и пациентом возникают отношения типа «родитель-ребенок», а это уже потеря самостоятельности и вынужденная психологическая связь. Ты можешь с этим справиться сам. Ты уйдешь отсюда так же, как и пришел, по доброй воле и личному побуждению.

Хиллари поблагодарил младшего врача. Как психолог, он понимал, что Нанджу говорит чистую правду, но как человек – он хотел доброты и участия. Его пугало одиночество. Остаться в пустой комнате наедине со своими страхами было для него мучительнее, чем все возможные в будущем слухи и сплетни.

Он выпил разведенный порошок и подышал газом, он пробовал медитировать и петь мантры. Он пытался молиться и бить поклоны – все без толку: тоска сгущалась, сердце билось, страх не отступал. Он давно снял пиджак, расстегнул все пуговицы на рубашке, но удушье не проходило. Он включил кондиционер на + 16 °C и сидел на кровати, клацая зубами от холода. Он метался по комнатам, держась за голову, несколько раз хватая трэк, чтобы набрать номер и снова вызвать Нанджу, но бросал его, подержав пару секунд. Он даже пробовал скулить – но страх цепко держал его в своих липких лапах. Чтобы дышалось свободнее, Хиллари вынул из брюк ремень и, задержав в руках узкую полоску хорошо выделанной кожи, вдруг поймал себя – нет, не на мысли, а на желании, остром пронзительном желании сделать из ремня петлю, накинуть ее на шею и… повеситься. И все муки тотчас же кончатся! И тут Хиллари испугался по-настоящему. Он не мог больше доверять себе; нельзя дольше оставаться одному, надо спасать себя от самого себя. «Я должен что-то придумать, – приказал себе Хиллари, – недаром же мне дан такой мозг…» И он решился.

Фанк вздрогнул, вскинул голову и озадаченно уставился на шефа «Антикибера», когда щелкнул замок, дверь ушла в пазы и Хиллари предстал перед ним. Фанк, опираясь спиной о стену и скользя руками, поднялся, уступая место. Хиллари, трясясь крупной дрожью и сжимая под мышкой скатку спального мешка, опустился на приподнятый над уровнем пола мягкий пластик, где обычно лежали киборги. Ни мебели, ни туалета здесь не было; здесь вообще ничего не было. Не глядя по сторонам, Хиллари развернул мешок и начал устраиваться на ночлег. Фанк глядел на него в изумлении:

– Что-нибудь случилось?

– Если ты еще скажешь хоть слово, я буду бить, пока рука не устанет!

Фанк уселся рядом на корточки, внимательно вглядываясь в Хиллари. Затем, отведя взгляд и помолчав, он негромко подытожил:

– Все люди одинаковы.

– Это ты к чему? – Хиллари разделся и теперь складывал одежду аккуратной стопкой в изголовье.

– Хлип тоже так говорил. И зеленые тоже курил. С них все и началось…

– Постой, – Хиллари развернулся к Фанку, – ты же не чувствуешь этого запаха. У тебя слабый, примитивный ольфактометр…

– Зато у меня очень зрячие глаза, – парировал Фанк, – а еще – мозг, память и опыт. Хотя, – тут он горько улыбнулся, – зря я этим горжусь. Может быть, завтра у меня уже ничего не будет.

– До завтра еще дожить надо, – ободрил его Хиллари, дрожа от озноба и радуясь двойной радостью: во-первых, Фанк все помнит, а во-вторых, приступ кончается.

– Это неприятно, но не смертельно; твои основные жизненные показатели в пределах допустимой нормы, – успокоил его Фанк. Кому-кому, а киборгу в этом верить можно – они видят тепло тела и работу сердца; недаром он так пристально всматривался.

– Не ожидал меня увидеть?

– ТАКИМ и ТАК – меньше всего, – Фанк покрутил головой, словно проверял, способна ли она двигаться, – даже в мыслях не было. Я думал – если ты придешь, то лишь затем, чтобы…

– Я ведь фанател по Хлипу. У меня в детской до сих пор приклеен к стене ваш постер, где мы втроем. Теперь я хочу соскоблить его.

Фанк поднял печальные глаза.

– Я стал тебе так неприятен?.. Поверь, я ничего не знал, не знал даже, куда иду и кого встречу. Маска сказала мне лишь об интервью и о том, что подружилась с биокиборгом, а я… я хотел попрощаться с театром, объяснить им…

Хиллари прервал его, отрицательно покачав головой:

– Нет, не это. Просто во мне что-то изменилось, безвозвратно. Я хочу расстаться с прошлым.

– Не делай этого, – Фанк подсел поближе, – не сжигай за собой мосты. Всегда должно быть место, куда ты смог бы вернуться, чтобы вспомнить что-то хорошее. Если уничтожить вещи, которые помнят тепло твоих рук, воспоминания детства превратятся в невнятную путаницу образов и снов. Твоя комната – как остров; как бы далеко в океан ни ушел твой корабль, рано или поздно он возвращается в гавань. Воспоминания детства – это то, что позволяет вам оставаться людьми.

Хиллари перестал дрожать и чувствовал, как по телу разливается тепло. Дышать стало легче; дремота подступила к глазам, и он знал, что скоро обретет долгожданный покой.

– А ты помнишь? – киборга надо постоянно спрашивать, чтобы разговор не затухал.

– Да, – кивнул Фанк, – но не все, а только самое ценное. То, что дорого; то, что несет нужную и полезную информацию; то, что я не могу забыть. Острова.

Глаза Хиллари закрывались, тепло охватывало его со всех сторон и качало на сонных волнах.

– Я – Хиллари Хармон, – громко сказал он, чтобы его услышала следящая система. – Идентификация голоса. Приказ – убавить на девять десятых свет в помещении, где я нахожусь сейчас.

Свет постепенно померк.

– Я боюсь, – сказал Хиллари, уже засыпая, – что у меня остановится сердце.

– Спи, не бойся, – тихо отозвался Фанк, – я буду смотреть за тобой.

И Хиллари, расслабившись, стал погружаться в забытье. А Фанк, как двадцать лет назад в особняке у Хлипа, остался сидеть рядом с кроватью, считая пульс и прислушиваясь к частому дыханию, чтоб вовремя подать сигнал, позвонив по уже набранному телефону спасения.

Так Хиллари вошел в Вальпургиеву ночь – заснув в изоляторе своего проекта под присмотром киборга-баншера.

ГЛАВА 12

В кафедральном вселенском соборе Триединства открылись врата алтаря, и три священника Всеобщей Веры под ликующее пение вышли к молящимся, возглашая о победе Жизни, Света и Любви; золотой прозрачный свет лился из врат, восхищая и воодушевляя людей, которых собралось не меньше ста тысяч. Вторя победному сиянию, зазвучал торжественный экуменический гимн – и кое-кто из присутствующих иномирян присоединил голоса к хору, сверяясь со взятой у входа листовкой. Пел и сам Президент Федерации – с супругой и десятью бодигардами, в якобы недорогом костюме (за два с лишним года до выборов пора польстить манхлу и молодежи своим присутствием на празднике Вальпургии). Очень неразборчиво, негромко, но с большим достоинством пели дипломаты из чужих миров и резиденты инопланетных разведок – туанцы с острыми, нежными, вечно юными лицами, приземистые и по-медвежьи плечистые аларки с прилизанными хохлами, посол Форрэя (по профессии этнолог, и вообще большой любитель экзотики), вара, схожий с застрявшим на середине метаморфозы вервольфом, в тунике с обозначающей его представительский ранг рубиновой спиралью; только мирк, посланник Бохрока, прижал к щекам свои чуткие уши-чаши и помалкивал – этот заревет, так полсобора ляжет. Были и яунджи всех размеров и мастей, кроме масона из Северной Тьянгалы – он избегал языческих капищ.

В данный момент посол Генерала-Пресвитера слушал военного атташе – тот докладывал о результатах расследования по так называемой «войне кукол». Агентура неплохо потрудилась на благо своей суровой родины и могла ожидать небольшого поощрения. Жаль, у Тьянгалы не было внедренных непосредственно в проект Хармона; там можно узнать и кое-что посущественней, поскольку недалек час конкурсного испытания эйджинских и атларских роботов.