– А вот еще кое-что, – говорю я в микрофон, показывая зрителям очередной листок.
Это мне не очень понравилось —
Стихотворение, которое ты написала обо мне.
Называется оно «Жестокость».
Я, кажется, тебе не говорил…
но оно даже на двойку не тянет.
Но я сохранил его:
оно напоминает мне, кем бы я не хотел
быть.
Я достаю из сумки ее рубашку, подставляю ее под свет софитов и со вздохом продолжаю:
Вот твоя жуткая рубашка.
Она не имеет совершенно никакого отношения
к тому,
почему я в тебя влюбился.
Я просто увидел ее у тебя дома и решил украсть.
Достаю из сумки предпоследний экспонат – ее фиолетовую заколку. Однажды Лейк рассказала мне, как много эта вещь значит для нее и почему она не может с ней расстаться.
А эта фиолетовая заколка…
Она на самом деле волшебная… папа сказал тебе правду.
Она волшебная, потому что, сколько бы раз
она тебя ни подводила,
ты продолжаешь верить в ее силу.
Продолжаешь надеяться на нее.
Сколько бы раз она тебя ни подводила,
ты не подведешь ее никогда.
Точно так же ты никогда не подведешь и меня.
И я люблю тебя
за то, что ты такая.
Кладу заколку на табуретку и достаю из сумки полоску бумаги и со вздохом разворачиваю ее.
Твоя мама…
Лейк, твоя мама была потрясающим человеком.
Мне повезло, что я с ней познакомился,
и она стала частью моей жизни.
Я полюбил ее как родную маму… а она
полюбила нас с Колдером как родных.
Я полюбил ее не из-за тебя, Лейк.
Я полюбил ее за то, что она такая.
Поэтому спасибо тебе, что поделилась ею с нами.
Она знала гораздо больше
о жизни, о любви и счастье, о боли расставания,
чем все мои знакомые, вместе взятые.
Знаешь, какой самый лучший совет она дала мне?
Какой совет она дала нам?
Я читаю слова, написанные на полоске бумаги: «Иногда приходится отдалиться друг от друга для того, чтобы понять, как сильно вы нуждаетесь в близости».
Вот теперь Лейк точно плачет. Я убираю бумажку в сумку, подхожу к самому краю сцены и произношу, глядя ей в глаза:
Последний экспонат в сумку не поместился,
потому что
ты на нем сидишь.
На том самом диване.
Ты сидишь на том самом месте, где сидела,
когда впервые увидела выступление на слэме,
на этой самой сцене.
Ты смотрела на сцену с такой страстью…
Никогда не забуду этот момент.
Тот момент, когда я понял, что обратной дороги нет.
Понял, что зашел слишком далеко.
Я влюбился в тебя.
Я полюбил тебя за то, что ты такая.
Не сводя с нее глаз, я делаю несколько шагов назад, сажусь на табуретку и продолжаю:
Лейк, я мог бы говорить всю ночь,
перечисляя раз за разом все причины
моей любви к тебе.
И знаешь что? Некоторые из них и правда
неожиданные повороты судьбы.
Я действительно люблю тебя за то,
что ты единственный человек,
кто по-настоящему понимает, в какой ситуации
я оказался.
Я действительно люблю тебя за то, что мы с тобой
оба знаем,
что значит потерять мать и отца.
Я действительно люблю тебя за то, что ты, как и я,
растишь младшего брата.
Я люблю тебя за то, через что тебе пришлось пройти,
когда умирала твоя мама.
Я люблю тебя за то, через что нам пришлось пройти,
когда умирала твоя мама.
Я люблю тебя за то, что ты любишь Кела.
Люблю тебя за то, что ты любишь Колдера.
Люблю тебя за то, что я люблю Кела.
Поэтому я не намерен просить прощения за то, что я
люблю тебя, какие бы причины или обстоятельства
ни стояли за этим.
И прости, но мне не нужны дни, недели или месяцы,
чтобы понять, почему я люблю тебя.
Для меня ответ очевиден:
я люблю тебя за то, какая ты есть.
За все,
что делает
тебя
тобой.
Закончив, я отхожу от микрофона и вглядываюсь в ее лицо. Она сидит далеко, но мне кажется, она беззвучно произносит: «Я люблю тебя». Загорается рампа, резкий свет ослепляет меня, и я уже не вижу Лейк.
Собираю весь реквизит, убираю его в сумку, спрыгиваю со сцены и иду к столику, но ее там уже нет. Кел и Колдер стоят! Как они могли? Как они могли отпустить ее?! Эдди видит мое растерянное лицо и показывает мне сумочку Лейк:
– Не волнуйся, Уилл! Ключи от машины у меня, Лейк просто вышла на минутку. Сказала, ей нужно на воздух.
Я бросаюсь к выходу, вылетаю на улицу и вижу ее: она стоит на парковке рядом с моей машиной, повернувшись ко мне спиной, и смотрит на небо. Снежинки падают ей прямо на лицо. Я наблюдаю за ней, пытаясь понять, о чем она думает. Больше всего на свете я боюсь, что неправильно понял ее реакцию и все мои слова для нее ровным счетом ничего не значат. Засовываю руки в карманы и иду к ней. Она слышит скрип снега под моими шагами и оборачивается. В ее взгляде есть все, что мне нужно знать: она бросается мне на шею с такой силой, что я едва удерживаюсь на ногах.
– Прости меня, Уилл! Прости меня!
Она целует меня в щеку, в шею, в губы, в нос, в подбородок, продолжая просить у меня прощения перед каждым поцелуем. Я обнимаю ее крепко-крепко и поднимаю. Когда я ставлю ее на землю, она гладит меня по лицу и долго смотрит мне в глаза. Боль, которая все последние дни читалась в ее взгляде, ушла. У меня как будто гора с плеч упала, и я наконец могу вздохнуть полной грудью.
– Поверить не могу, что ты сохранил этого чертова гнома! – шепчет она.