Реквием - Оливер Лорен. Страница 49

— Мне не хотелось есть, — просто отвечает Касси.

Джен вздыхает.

— Тебе повезло, что я сегодня добрая, — говорит она, подмигивая. — Вы побудете тут с ней минутку? — Этот вопрос адресован мне.

— Я…

— Не волнуйтесь, — говорит Джен. — Она безобид­на. — Она повышает голос и переходит на неестествен­но веселый тон: — Я сейчас вернусь. Веди себя хорошо. Не обижай свою гостью. — Она снова поворачивается ко мне: — Если вдруг чего — сразу нажимайте аварий­ную кнопку рядом с дверью.

Прежде чем я успеваю ответить, она выскакивает обратно в коридор, закрывая за собой дверь. Я слышу, как защелкивается замок. Сквозь глушащий эффект исцеления пробивается страх, острый и отчетливый.

Несколько секунд в камере стоит тишина: я пыта­юсь вспомнить, зачем я пришла сюда, что я хотела ска­зать. Тот факт, что я нашла ее, эту таинственную жен­щину, настолько ошеломляет, что я не могу сообразить, о чем ее спросить.

Глаза Касси встречаются с моими. У нее светло-карие, очень ясные глаза. Умные. Не безумные.

— Кто вы такая? — Теперь, когда Джен вышла из комнаты, голос Касси звучит обвиняюще. — Что вы здесь делаете?

— Меня зовут Хана Тэйт, — говорю я и судорожно втягиваю воздух. — В следующую субботу я выхожу замуж за Фреда Харгроува.

Повисает молчание. Я чувствую, как взгляд Касси скользит по мне, и заставляю себя стоять неподвижно.

— Пожалуйста! — У меня дрожит голос. Воды бы! — Я хочу знать, что случилось.

Руки Касси по-прежнему лежат на коленях. Долж­но быть, она совершенствовалась в этом искусстве го­дами — сидеть неподвижно.

— Я сошла с ума, — монотонно произносит она. — Разве вам не сказали?

— Я не верю в это, — отвечаю я — и это правда, я действительно не верю. Теперь, когда я разговари­ваю с Касси, я четко вижу, что она в своем уме. — Я хочу знать правду.

— Почему? — Касси поворачивается ко мне спи­ной. — Какое тебе дело до этого?

«Я не хочу, чтобы это произошло со мной. Я хочу предотвратить это». Такова истинная, эгоистическая причина. Но я не могу этого сказать. У Касси нет ника­ких причин помогать мне. Мы больше не приспосо­блены для того, чтобы заботиться о незнакомцах.

Прежде, чем я успеваю придумать, что сказать, Кас­си смеется: смех звучит сухо, как будто она давно не пользовалась горлом.

—Ты хочешь знать, что я сделала, верно? Хочешь быть уверена, что не совершишь ту же самую ошибку?

— Нет, — говорю я, хотя, конечно же, она права. — Я не поэтому...

— Не волнуйся, — перебивает меня Касси. — Я по­нимаю. — По ее лицу скользит мимолетная улыбка. Она смотрит на свои руки. — Меня выбрали в пару Фреду, когда мне исполнилось восемнадцать, — гово­рит она. — Я не пошла в университет. Фред старше меня и создавал проблемы им с поиском пары для себя. Он был разборчив — он мог себе позволить быть разборчивым, если учесть, кто его отец. — Она пожи­мает плечами. — Мы прожили в браке пять лет.

Так, значит, она моложе, чем я думала.

— И что случилось? — спрашиваю я.

— Я ему надоела, — твердо произносит Касси. На миг она встречается со мной взглядом. — И я была для него обузой. Я слишком много знала.

— В каком смысле? — Мне хочется присесть на койку. Голова у меня какая-то странно легкая, а ноги, словно где-то невообразимо далеко. Но я боюсь ше­вельнуться. Я боюсь даже дышать. В любую секунду Касси может приказать мне убираться. Она ничего мне не должна.

Касси не отвечает на мой вопрос прямо.

— Знаешь, каким он был в детстве? Он любил за­манивать соседских котов к себе во двор — наливал им молока, кормил рыбой, завоевывал их доверие. А по­том травил их. Ему нравилось видеть, как они уми­рают.

Комната словно становится еще меньше; в ней не­чем дышать.

Касси снова смотрит на меня. Ее спокойный, твер­дый взгляд приводит меня в замешательство. Я застав­ляю себя не отводить глаза.

— Он и меня отравил, — говорит Касси. — Я болела месяцами. В конце концов, он сказал мне. Рицин в кофе. Ровно столько, чтобы уложить меня в кровать, сделать зависимой. Он сказал мне об этом, чтобы я знала, на что он способен. — Касси делает паузу. — Видишь ли, он и собственного отца убил.

Впервые у меня возникает сомнение: а может, она все-таки, несмотря ни на что, сумасшедшая? Возмож­но медсестра нрава и она тут на всех основаниях? Эта идея приносит избавление.

— Отец Фреда умер во время беспорядков, — гово­рю я. — Его убили заразные.

Касси смотрит на меня с жалостью.

— Я знаю. — И, словно прочитав мои мысли, добав­ляет: — У меня есть глаза и уши. Медсестры болтают. И, конечно, я была в старом крыле, когда взорвались бомбы. — Она смотрит на свои руки. — Три сотни за­ключенных сбежали. Еще десяток были убиты. Мне не повезло присоединиться ни к одним, ни к другим.

— Но при чем тут Фред? — спрашиваю я. В моем голосе проскальзывают скулящие нотки.

— При всем, — говорит Касси. Голос ее делается ре­зок. — Фред хотел беспорядков. Он хотел, чтобы в ход пошли бомбы. Он работал совместно с заразными — помогал им все спланировать.

Это не может быть правдой. Я не могу в это пове­рить. И не буду.

— Это не имеет никакого смысла.

— Еще какой имеет. Фред, должно быть, планиро­вал это много лет. Он работал с АБД. У них была точ­но такая же идея. Фред хотел, чтобы его отец оказался не прав насчет заразных, — и он хотел, чтобы его отец умер. Тогда Фред оказался бы прав и стал бы мэром.

Когда она упоминает АБД, меня словно током прошибает. В марте, во время грандиозного слета АБД в Нью-Йорке, заразные устроили нападение, убили тридцать граждан и ранили бессчетное множество. Все сравнивали это с беспорядками, и в ближай­шие же недели повсюду были усилены меры безопас­ности: сканирование удостоверений личности обыски машин, рейды по домам и удвоенные патрули на улицах.

Но ходили и другие слухи: некоторые утверждали, что Томас Файнмен, глава АБД, заранее знал о том, что произойдет, и даже дозволил это. А потом, две не­дели спустя, Томас Файнмен был убит.

Я не знаю, чему верить. У меня болит в груди от чувства, имени которого я не помню.

— Мне нравился мистер Харгроув, — говорит Кас­сандра. — Он жалел меня. Он знал, что представляет собой его сын. Когда Фред меня запер, мистер Харгро­ув часто меня навещал. Фред добыл свидетелей, ут­верждающих, что я сумасшедшая. Друзей. Врачей. Они приговорили меня к жизни здесь. — Касси взма­хом руки обводит белую комнатушку, ее склеп. — Но мистер Харгроув знал, что я не сумасшедшая. Он рас­сказывал мне, что творится в мире. Он подыскал моим родителям место в Диринг Хайлендсе. Фред хотел, чтобы они тоже замолчали. Должно быть, он думал, что я рассказала им... что они знают то, что знаю я. — Касси качает головой. — Но я ничего им не рассказы­вала. Они ничего не знали.

Так, значит, родителей Касси вынудили перебрать­ся в Хайлендс, как семью Лины.

— Мне очень жаль, — говорю я. Мне просто ничего больше не приходит в голову, хоть я и понимаю, как неубедительно это звучит.

Касси словно не слышит меня.

— В тот день, когда взорвались бомбы, мистер Харгроув был здесь. Он принес мне шоколаду. — Она отво­рачивается к окну. Интересно, о чем она думает? Она снова застывает недвижно. Ее профиль вырисовыва­ется на фоне тусклого солнечного света. — Я слышала, что он умер, пытаясь восстановить порядок. Непонят­но, верно? Но я думаю, что Фред, в конце концов, до­брался до нас обоих.

— А вот и я! Лучше поздно, чем никогда!

Голос Джен заставляет меня подпрыгнуть. Я разво­рачиваюсь. Медсестра проталкивается в комнату. В руках у нее пластиковый поднос, на нем пластико­вая чашка с водой и небольшая пластиковая миска с комковатой овсянкой. Я отступаю в сторону, и Джен плюхает поднос на койку. Я замечаю, что столовый прибор тоже пластиковый. Ну да, конечно, здесь не должно быть металла. И особенно никаких ножей.

Я думаю про человека, повесившегося на шнурках, зажмуриваюсь и вместо этого представляю себе залив. Прежняя картинка разбивается о волны. Я снова от­крываю глаза.