Дверь внитуда - Фирсанова Юлия Алексеевна. Страница 101

Перенос не к точке пространства, а к кайсту свершился с потрясающей легкостью, я вцепилась в него обеими руками, крикнула: «Отпусти бяку!» — и представила Конрада. Самую надежную точку опоры во Вселенной, друга, защитника и родича, который не даст нас непутевых, в обиду никаким безумцам, спешащим облагодетельствовать мир несвоевременной смертью одной ни в чем не повинной девушки.

Вот только вместо телепортации случилось совсем другое! Разрывая, будто взрезая сзади скальпелем футболку, распахнулись два громадных, но почему-то почти невесомых и в то же время нечеловечески сильных крыла. Они приняли на себя нашу общую с Саргейденом тяжесть, а Громов, разевая рот в беззвучном крике, полетел дальше. Мы вверх, а он вниз. И лицо у него было такое удивленное, будто не мог поверить в то, что проиграл, что его миссия спасения мира не удалась. Глухой удар о крышу подземной парковки новостройки поставил точку в блестящей карьере руководителя «Перекрестка», мы же взлетали все выше. Как и почему, я очень старалась не задумываться, чтобы не сбить с толку новообразовавшийся рефлекс.

Кайст тоже молчал, только глянул так, будто у меня вторая голова выросла, а не крылья. Чего, никогда крылатых девушек не встречал? Я вообще-то тоже. А потом у него затрещала одежда и черным блестящим потоком вырвались на волю, распростерлись над миром два крыла. Вороные, широкие, прекрасные! Но самым прекрасным было то, что махать он новыми конечностями не стал, лишь растопырил на манер планера. Молодец! Не хватало еще перепутаться крылышками-перышками в воздухе и закончить катастрофой, после которой не останется даже «черного ящика».

Набор нужной высоты и мягкая посадка на крышу получилась не очень-то. Долететь долетели, парапет с запасом метра в три взяли, но встать на ноги не удалось, идеальное равновесие на двоих в воздухе сменилось нескоординированными действиями на горизонтальной плоскости. Крылья из спасителей стали помехой, рефлекторно затрепыхались в поисках баланса, и мы синхронно, кучкой, похожей на выпотрошенную подушку низкого качества (когда перья вместо пуха), рухнули на твердый бетон.

Худощавый и очень костистый кайст придавил меня всей тяжестью и слезать не спешил, выпускать из рук тоже. Только смотрел дикими черными глазами. Радужка сливалась с бешено пульсирующим зрачком.

— Живы, — попробовала улыбнуться я, оповещая куратора о самом главном из достижений нынешней ночи. А синяки… ничего, заживут, и кайсту браслет русалочий поможет.

— Крылья, откуда у тебя крылья? — невпопад спросил Саргейден, будто этот вопрос был самым насущным.

Я покосилась через плечо на то, что ощущала, но до сих пор разглядеть не удосужилась. Какие забавные, полосато-узорчатые! Крыло само собой развернулось пошире, кокетливо расправляясь. Черные, как у кайста, перья перемежались с другими, чей изумрудный цвет в точности соответствовал цвету глаз и отливу удивительных перьев визитера из-за двери, того самого зеленоглазого ехидного демона, подарившего мне перо.

— Один гость перышко из крыла подарил, сказал, пригодится, вот, наверное, из него крылышки росли-росли да и выросли, — озадаченно сообщила я и, не удержавшись, чмокнула ЛСД в кончик хищного носа. — А у тебя?

— В брачном полете от зова избранницы пробудилось древнее наследие фениксов, — сообщил Ледников, неуверенно поведя своими пушистыми черными сокровищами, укрывавшими нас шатром.

— Ты как в целом? — вспомнив о главном, озаботилась я состоянием куратора.

— Странно, — улыбнулся он уголком рта. — Никогда не думал, что окажусь достоин крыльев и полета любви, никогда не думал, что смогу полететь в этом мире, что найду здесь избранницу.

— Я вообще-то про физические травмы. — Я осторожно попыталась направить разговор в нужное русло, стараясь не дергаться, чтобы не усугубить состояние больного. Тяжеловато, конечно, и спине на бетоне холодно, там, где крылья подстилкой не служат, но потерпеть можно. — Голова не болит? Ничего не сломано?

Первым делом надо это выяснить, а уж потом решать вопрос, зачем мне крылья и как их можно если не убрать, хотя бы временно, то спрятать. Это ж весь гардероб менять придется. И что с работой делать прикажете? Или моего оперения никто не заметит, как явления к нашему миру не принадлежащего? Ладно, все потом и еще раз потом. Сначала послушать ответ Саргейдена и браслетом его, браслетом!

— Полет избранников обновляет тела, будто огонь воскрешения, — шепнул мне почти в губы ЛСД; чуть сместившись, он перенес часть веса на руки и взялся основательно покрывать поцелуями щеки, шею, виски, лоб — все, до чего мог дотянуться. — Если б не твой прощальный поцелуй, я бы не смог решиться! Меня никто так не целовал, будто выпить хотел! Спасибо, спасибо за твою крылатую веру, скрепившую наш союз!

«А ведь он не понял, ничего не понял», — шалела я под поцелуями окрыленного во всех смыслах слова кайста.

Одно я знала точно: если сейчас возьмусь объяснять, зачем целовала его на крыше, меня никогда не простят. Поймут, но не простят разочарования и унижения. Если Саргейден сам не понял, что, целуя его, я забирала целительную слюну потомка феникса, как антидот к отраве, которую мне собирался вколоть Громов, просвещать его не стоило. Тем более что целоваться с кайстом даже на холодной жесткой крыше, в прохладе сумерек оказалось удивительно приятно. А спустя еще семь, десять — не считала сколько — поцелуев я уже и сама не могла бы утверждать наверняка, что впервые целовала его исключительно с меркантильной целью: выжить. А когда пальцы стали скользить по черным перьям и путаться в полночных прядях волос, я поняла, что сама уже ровным счетом ничего не понимаю, только чувствую, как гулко бьются сердца, как жар исходит от моего феникса. Жар и свет! Нет, свет галлюцинацией не был, свет действительно вспыхнул вокруг нас и осыпался каскадом золотых искр, оставивших на запястьях удивительно красивые, похожие на кельтский орнамент узоры. Откуда-то из невообразимого далека и высока донеслась дивная птичья трель, и сумерки, сдобренные стандартным светом городских фонарей, снова вступили в свои права.

Золотые узорчатые браслеты на руках продолжали сиять, как игрушки со встроенной подсветкой, зато исчезли крылья. После возвращения тела к стандартной модификации валяться на крыше сразу стало раз в десять неудобнее. В голове перестало шуметь, и отчетливо вспомнилась причина, по которой мы оказались в столь неприятном месте. И про труп Громова внизу, на крыше парковки, тоже мысль в голову постучалась настолько громко, что я нашла в себе силы перехватить руку кайста, блуждающую по телу, и хрипло (я-то голос не срывала, отчего же сиплю?) уточнить:

— Что теперь будет?

— Все, что пожелаешь, — пылко пообещал пьяный то ли от пробудившихся сил, то ли от любви кайст и закрыл мне рот очередным поцелуем.

Да, если моя голова варила в таких условиях слабо, то цензурного слова, описывающего то, как она функционировала у куратора, было вот так сразу и не подобрать. Изменения в природе тела были тому виной или все бурные события минувшего дня сказались, судить не могу. Но разу уж на двоих у нас только половина моей соображалки, осталось лишь напрячь извилины и взять дело в свои руки.

Я не без усилия сосредоточилась на переносе и все-таки смогла утянуть нас обоих в гостиную к Конраду. Вампир сидел в кресле, не зажигая света, и смотрел в ночь. При нашем эффектном появлении в виде некомпактной, переплетшейся в объятии кучки на ковре мой родич лишь приподнял бровь в знак легкого удивления, раздул ноздри от запаха крови и чуть насмешливо отметил:

— Захотелось острых ощущений в любви? Не думал, что вы поклонники подобных развлечений.

Куратор моментально разжал объятия и откатился от меня, как от зачумленной. Кажется, какой бы магией ему ни дурило голову последние минуты, она наконец развеялась.

— Проблемы? — Конрад заметил дырки сзади на моей футболке и на одежде кайста. Кажется, такие прорехи мало походили на последствие выражения неуемной страсти.