Спиноза - Беленький Моисей Соломонович. Страница 2

Королевский манифест в защиту фанатизма, эксплуатации и средневековых устоев был воспринят инквизиторами с огромным воодушевлением. Они разъезжали день и ночь по стране, избивали испуганных поселян, хватали их у домашнего очага, с постели, бросали их в тюрьмы, пытали, вешали, жгли без следствия и суда, нагоняя ужас на всю округу.

История сохранила характерный диалог, состоявшийся однажды между светским судьей и главой нидерландских инквизиторов XVI века Петром Тительманом. Судья с удивлением спросил Тительмана: «Как вы, производя аресты направо и налево, решаетесь ездить один? Что до меня, то я не смею приступить к исполнению своих обязанностей иначе, как с вооруженным конвоем и с опасностью для жизни».

«Э, — цинично ответил Тительман, — вам приходится иметь дело с дурным народом, а мне бояться нечего, я ведь хватаю только невинных и безобидных, которые не сопротивляются и даются в руки как овечки!»

Инквизиция стала верховным безапелляционным судилищем, не признававшим над собою никаких законов, никакой власти. С ее помощью феодальная Испания жестоко эксплуатировала Нидерланды — «страну великолепных городов и гаваней, пышных нив и торговых домов». И Нидерланды восстали. В течение нескольких десятилетий (с 1566 года по 1609 год) они вели героическую борьбу и принудили испанскую монархию признать независимость Голландской (по названию наиболее важной провинции Нидерландов) республики.

Война эта по своему характеру была не только народно-освободительной, но и антифеодальной. Завоевав политическую власть, голландская буржуазия приступила к дальнейшему развитию производительных сил страны. Купцы и промышленники строили суконные и льнопрядильные фабрики, пивоваренные заводы, мастерские по производству плюша и по шлифовке алмазов, развивали бумажное производство и типографское дело.

В ходе военных действий Голландия приобрела обширнейшие заморские колонии, ранее принадлежавшие испанской короне. Эти колонии, по словам Маркса, «обеспечивали рынок сбыта для быстро возникающих мануфактур, а монопольное обладание этим рынком обеспечивало усиленное накопление. Сокровища, добытые за пределами Европы посредством прямого грабежа, порабощения туземцев, убийств, притекали в метрополию и тут превращались в капитал. Голландия, которая первой полностью развила колониальную систему, уже в 1648 году достигла высшей точки своего торгового могущества» [1]. Голландия стала образцовой капиталистической страной XVII века.

Власти Голландии провели ряд мероприятий, носивших ярко выраженный буржуазный характер. Основные из них — освобождение крестьян от крепостной зависимости и обнародование декрета, который разрешал «каждому без различия его нации и языка поселиться здесь и жить согласно своей религии свободно и без помех, за исключением католиков, ибо они являются интриганами и могут вновь восстановить испанскую деспотию».

В страну, провозгласившую веротерпимость, потянулись те, кому грозило изгнание, насильственное крещение или смерть на костре инквизиторов.

Город контрастов

Дед Спинозы был в числе маранов, покинувших Пиренейский полуостров и нашедших пристанище на окраине Амстердама — города, в котором нажива была провозглашена последней и единственной целью. Здесь с особой силой проявилась хищническая сущность колониальной системы Голландии XVII века. В гавани теснились суда, нагруженные товарами из всех частей света. Каналы, разветвлявшиеся по городу, подобно артериям, были запружены баркасами, наполненными драгоценными изделиями Индии, Китая, России и других стран.

5 мая 1631 года знаменитый философ Франции Рене Декарт, живший в Амстердаме, писал своему другу Жану Луи Гёзу Бальзаку: «Я приглашаю Вас избрать Амстердам своим убежищем и отдать ему предпочтение не только перед всеми капуцинскими и картезианскими монастырями [2], но даже перед всеми прекраснейшими резиденциями всей Франции и Италии и даже перед знаменитыми местами Вашего прошлогоднего отшельничества. Как бы совершенно ни был обставлен деревенский дом, все же в нем будет не хватать бесчисленного множества удобств, которые можно иметь только в городах, и даже само уединение, которое человек надеется найти в деревне, никогда не может быть полным. Ну, положим, Вы найдете ручей, превращающий в мечтателей величайших болтунов, или уединенную долину, радующую и восхищающую взор, но там вместе с тем явится и множество незначительных и назойливых наносящих визиты соседей, еще более нежелательных, чем те, которых приходится принимать в Париже. Напротив, здесь, в этом большом городе, я единственный человек, не занимающийся торговлей; все другие так заняты своими собственными интересами, что я мог бы провести здесь свою жизнь совершенно незамеченным. Я гуляю ежедневно в самой гуще народа так свободно и спокойно, как Вы в своих аллеях; я обращаю не больше внимания на людей, движущихся вокруг меня, чем Вы на деревья в Ваших лесах и на зверей в Ваших лугах; даже шум от их сутолоки так же мало прерывает мои мечты, как журчанье ручья. И если я начинаю несколько размышлять об их действиях, то я получаю от этого столько удовольствия, сколько Вы, когда Вы смотрите на крестьян, обрабатывающих Ваши поля; ибо я вижу, что вся работа этих людей направлена к тому, чтобы красивее устроить место, в котором я живу, и сделать так, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка. И если Ваш взор радует вид множества созревающих плодов в Ваших садах, то тем более восхищает меня здесь вид прибывающих кораблей, которые доставляют нам в изобилии все, что производят обе Индии, и все, что есть редкого в Европе. Есть ли во всем мире второе место, где можно было бы так легко приобрести все удобства жизни, все достопримечательности, какие только можно пожелать, как здесь? В какой другой стране можно наслаждаться более полной свободой, где можно спать с большей безопасностью...»

Впечатления французского философа напоминают впечатления голландских живописцев, изобразивших на своих полотнах расцвет буржуазной Голландии XVII века, залы Амстердамской биржи и заполнявшую их разноплеменную толпу. Наряду с Амстердамом, восхищавшим Декарта неугомонной суетой толстосумов, купцов и промышленников, проживавших в роскошных палатах и пользовавшихся всеми «правами» и «свободами» грабежа колониальных народов и «своих» трудовых масс, был и другой Амстердам — город ткачей и рыболовов, судостроителей и кузнецов, печатников и матросов, шлифовальщиков, катящих свои тележки с тряпьем, — все это ютилось в грязных и сырых хибарках, расположенных по берегам каналов, куда сваливали городские отбросы. Они были угнетены непосильным трудом, терпели жестокий гнет и были беднее народных масс любого другого города тогдашней Европы.

Рядом с изнеженной роскошью существовала ужасающая бедность.

Скрип корабельных снастей, грохот кузнечных молотков, ткацких и шлифовальных станков, суета торговцев, крики матросов, заунывные крики старьевщиков, катящих свои тележки с тряпьем, — все это делало Амстердам городом контрастов и острой классовой борьбы.

Дед Спинозы не сумел приспособиться к условиям городской буржуазной жизни. Зато сын его Михоэл, унаследовав небольшое имущество отца, быстро уловил секрет наживы, занялся торговлей, разбогател, завоевав почет и уважение соплеменников. Его положение еще более упрочилось, когда он стал видным деятелем амстердамской еврейской общины, ведая ее финансовыми операциями. Вскоре он купил большой дом на улице Бургвал, где 24 ноября 1632 года у него родился сын, которого назвали Барухом.

Где правда жизни?

В доме Спинозы любили песню. За праздничным столом за субботней трапезой глава семьи громко распевал молитвенные гимны или излюбленные мелодии канторов: «Кол-нидрей», «Агнец жертвенный», «Роза Иакова». Мать Баруха — нежная, хрупкая и болезненная Дебора — выводила задушевные мелодии, проникнутые печальными воспоминаниями о зверствах испанских инквизиторов: