Спиноза - Беленький Моисей Соломонович. Страница 8

Богатые граждане заняли лучшие места в синагоге, расположенные у восточной стены, бедные стояли у входа. В толпе шел несмолкаемый говор. На всех лицах видна была радость, смешанная с сильным любопытством. Старейшины читали проповедь о способности сатаны доводить ученость до гибели. «О друзья, твердо держащиеся Адоная, бога нашего, будем остерегаться! Будем остерегаться науки и всякой другой ереси!» Слушатели многозначительно кивали головами. Но вот толпа смолкла. Служки синагоги ввели Акосту. Вот он здесь! Спокойный, гордый и непреклонный. С бледным и кротким лицом. Его большие ясные глаза были обращены на алмемар, куда он вступил без признака страха. По указке рабби Саула он стал читать составленную раввинами записку, содержащую признание, будто он достоин тысячекратной смерти за нарушение субботы, за отпадение от веры, которую он еще более оскорбил, отсоветовав даже другим принимать иудейство. В искупление своих проступков он согласился впредь подчиниться воле старейшин и исполнить все, что требует закон, с обещанием не впадать вновь в подобные заблуждения и грехи. Затем к нему подошел рабби Менассе бен-Израиль и шепнул ему на ухо, чтобы он направился в угол синагоги. Когда Акоста стал в угол, к нему подошел привратник и велел обнажиться до пояса, разуться и повязать голову платком. Уриэль выполнил все это и, вытянув руки, обнял колонну. Привратник привязал ему руки к колонне. Кантор, который приблизился к Акосте, взяв бич, нанес ему, как велит обычай, тридцать девять ударов. Во время бичевания пели псалмы. После этого рабби Саул разрешил Уриэля от отлучения. Итак, открылись теперь перед ним врата неба, которые прежде были заперты крепчайшими засовами.

Примирение Уриэля Акосты с общиной было внешним и формальным. Акоста остался тем же вольнодумцем, что и был. И естественно, что долго этот мир длиться не мог. За каждым шагом вновь обретенного община установила строгую слежку. За несоблюдение религиозных предписаний касательно приема пищи Акоста был вновь отлучен от синагоги.

И снова проходят годы тяжелого одиночества. Ужасные бедствия обрушились на его голову. «Два войска, — говорит Акоста, — борются со мной: одно составляет народ, другое — родственники». Если он хворал, то хворал в одиночестве. Если какое-нибудь другое несчастье случалось с ним, ненавистники приветствовали его, как нечто весьма желательное. Когда он появлялся на улице, его преследовали мальчишки. Помнишь, ты говорил, что видел человека, за которым гнались? Это был он, Акоста.

После большой паузы Спиноза спросил:

— Чем же это все кончится, можно ли ему помочь?

— Вряд ли. На днях он прислал мне письмо. Вот что он пишет:

«Благороднейшему и славнейшему Даниэлю Праде. Дорогой друг! Мои ненавистники, для которых никаких проклятий не хватит, говорят, что они справедливо наказали меня в пример остальным, чтобы еще кто другой не осмелился противостать их предписаниям и писать против их мудрецов. О преступнейшие из смертных и отцы всяческой лжи! Насколько справедливо я бы мог их наказать для примера, чтобы они больше не дерзали столь бесстыдно обращаться с людьми, уважающими истину, ненавидящими обман, друзьями всего человеческого рода без различий. Итак, благороднейший Прада! Я мог бы по праву, если бы у меня были силы, отомстить им за величайшее несчастье и жесточайшие несправедливости, которые они на меня обрушили и из-за которых я возненавидел свою жизнь. Ибо кто из преданных чести людей добровольно согласится жить, запятнанный позором? Или как кто-то сказал: человеку благородному приличествует жить достойно или с честью умереть. Мое дело настолько правее их, насколько истина выше лжи. Они стоят за обман, чтобы пленить людей и обратить их в рабов; я же борюсь за истину и естественную свободу людей, которым прежде всего надлежит, избавившись от суеверий и пустейших обрядов, вести жизнь поистине человеческую. Я признаю, что было бы лучше для меня, если бы с самого начала я молчал и, примирившись со всем, что происходит в мире, не возражал ни единым звуком. Однако после того как я, обманутый пустой религией, неосторожно выступил на арену борьбы с ними, лучше со славой пасть, по крайней мере умереть без скорби, которая у честных людей является спутницей постыдного бегства или глупого терпения».

— Вот пример поистине человеческой жизни! — воскликнул Спиноза, когда Прада кончил читать письмо Акосты. — Глупо, вступив в столкновение со львами, рядиться в овечью кротость.

В этот вечер Спиноза понял, как важно критически разобраться в догматах Библии. И еще понял Барух: ему необходимо учиться. То, что студент изучает с ним латынь, — это, конечно, хорошо, но недостаточно. Поступить бы в школу Франциска ван ден Эндена! Но отец возражает. Дядя Даниэль может повлиять на отца. К его советам отец прислушивается.

Прада обещал все уладить. Спиноза будет учиться у Эндена! Наступит резкий перелом в его жизни. Старые учителя, шлифуя и изощряя ум, уводят его от жизни, приковывают к старине, к обряду. Новый педагог увлечет богатой литературой гуманизма, полной протеста против сил и традиций старого мира, полной порыва к новой жизни, к новой культуре.

Древо познания

Прада настойчиво уговаривал Михоэла определить Баруха в школу Эндена. Но безуспешно! Отец Спинозы сознавал важность и латыни, и голландского, и математики, и механики, и прочих наук. В Вест-Индской компании ценят людей со знаниями. Но, во-первых, Барух уже имеет репетитора-студента. А во-вторых, пока Барух не окончит «Эц-хаим» и не получит сана пастыря иудейского, он ничем другим заниматься не будет. Долг велит не губить илуя! Мальчику всего-навсего пятнадцать лет, успехи его блестящи. Еще каких-нибудь пять-шесть лет, и рабби Саул провозгласит его крупнейшим ученым в Израиле. Крупнейшим!.. Шутка ли! Окончив училище, пожалуйста, если в этом имеется необходимость, пусть берет уроки у этого доктора Эндена. Михоэлу денег не жалко.

Баруху ничего не оставалось, как подчиниться воле отца. До 1652 года он все еще числится учеником религиозного училища. Однако последние годы своего пребывания в «Древе жизни» он провел не без пользы для себя. «Древо жизни» стало для него древом познания. Барух твердо знал, что рабби не являются счастливейшими обладателями истины, что истина не дается свыше в готовом виде, что ее надо упорно и долго искать.

Барух перестал прислушиваться к проповедям руководителей училища. Ему открылась средневековая еврейская философия, и ей он несколько лет подряд отдает все свои силы. Спиноза жадно читает сочинения Саадия из Файюмы, Иегуды Галеви, Ибн-Дауда, Маймонида и Хасдая Крескаса. В этих занятиях он находит огромное наслаждение, они помогают ему осознать собственную силу.

В средневековой еврейской философии, восходящей к IX веку и развивающейся в продолжение последующих пяти столетий, четко прослеживаются две тенденции: прогрессивная и консервативная. Первая стремилась ограничить традицию, предоставив право критическому уму свободно толковать «священные книги» и заняться изучением объективных законов природы. Вторая стремилась ограничить права разума во имя спасения религиозных догм.

Вот мудрейший Моше бен-Маймон, или Маймонид, автор «Море небухим» («Учителя заблудших»), энциклопедический ум своего века, самый крупный философ среди евреев. Он любил напоминать людям, что глаза даны им для того, чтобы они смотрели вперед, а не назад. Умный и глубокий, он действительно стремился вперед, ставя требование: «Главное основание всякой мудрости — познание того, что есть первосущество, причина всех существ».

Маймонид был одним из учеников Аристотеля, но изучал он его произведения в интерпретации арабских ученых. Аристотель в глазах Маймонида был светлым умом, высоким и вдохновенным философом. Осмыслить мир — значит понять его в соответствии с учением великого и неповторимого древнего грека.

Спиноза жадно вчитывался в мудрые строки «Учителя заблудших».

...Нет ничего, кроме бога и мира. Бог может быть доказан только посредством этого мира.