Дневник памяти - Спаркс Николас. Страница 23

Иногда я думаю о том, насколько мне повезло, что я женат на этой женщине уже почти сорок девять лет. В будущем месяце исполнится точно сорок девять. Сорок пять лет она слушала мой храп, а потом нам запретили спать вместе. А я плохо сплю один. Кручусь, верчусь, замерзаю и большую часть ночи лежу, уставясь в потолок, по которому несутся тени, будто перекати-поле в пустыне. Хорошо, если пару часов вздремнуть удается, да и то просыпаюсь еще до рассвета. И не знаю, чем занять время.

Скоро все кончится. Она этого не знает. Знаю я. Записи в моем дневнике становятся все короче. И проще – мои дни похожи друг на друга, как близнецы. Правда, сегодня я собираюсь переписать поэму, которую нашла для меня одна медсестра. Поэтому вечер будет приятным. Начинается поэма так:

По вечерам я свободен, и соседи часто просят меня зайти. Я захожу и читаю вслух – говорят, нравится. Каждый вечер иду по коридору и выбираю, к кому отправиться сегодня. У меня нет никакого расписания, обычно я чувствую, кому нужен именно сейчас. Все соседи – мои друзья. Я толкаю дверь чьей-нибудь комнаты, она ничем не отличается от моей, та же мебель – у всех одинаковая, так же освещена мерцающим экраном телевизора, с каким-нибудь очередным сериалом или ток-шоу, так же орет звук – большинство из нас почти ничего не слышит.

Мужчины и женщины, они улыбаются мне и шепотом говорят, приглушив телевизор: «Хорошо, что вы пришли». Расспрашивают о жене. Иногда я отвечаю. Вспоминаю о ее доброте и нежности, о том, как она научила меня замечать красоту этого мира. О том, как мы только поженились и для нас не было большего счастья, чем держать друг друга в объятиях под звездным небом. Или о том, как мы путешествовали вдвоем, о ее выставках в Нью-Йорке и Париже, о восторженных отзывах критиков на разных языках. Чаще же всего я просто улыбаюсь и говорю, что моя жена совсем не изменилась. Они отворачиваются, чтобы я не видел их лиц, и с тоской вспоминают о собственной старости. Я сажусь рядом и начинаю читать, дабы прогнать их страхи:

И еще вот это, чтобы они поняли, кто я такой:

Если бы жена могла составить мне компанию, она бы по вечерам непременно ходила со мной, потому что тоже любит стихи. Томас, Уитмен, Элиот, Шекспир, псалмы Давида. Короли поэзии, творцы языка. Оглядываясь назад, я иногда удивляюсь своему странному увлечению. Бывает, жалею, что не выбрал другое, – поэзия приносит в мир не только красоту, но и печаль, я понял это теперь, в старости, и не уверен, что рад такому подарку. Человек должен проводить последние дни под солнцем, а не под настольной лампой, как я.

Я подхожу поближе к ней и сажусь в кресло у кровати. Спина болит. Ведь сто раз уже думал, что надо попросить новую подушку для кресла.

Беру жену за руку, высохшую и хрупкую. Все равно приятно. Она отвечает мне слабым пожатием и даже гладит пальцами мою ладонь. Я давно понял, что нельзя говорить с ней, пока она это не сделает. Обычно я сижу молча до заката солнца, в такие дни я не знаю о ней ничего.

Минуты идут, и вот наконец она поворачивается ко мне. Плачет. Я улыбаюсь, отпускаю ее руку и лезу в карман. Достаю платок и вытираю ей слезы. Она смотрит на меня. Дорого бы я дал, чтобы узнать, что она при этом думает.

– Какая трогательная история!

За окном моросит дождь. Капли тихо постукивают по подоконнику. Я снова беру жену за руку и не сдерживаю улыбку. Похоже, день будет хорошим, просто прекрасным. Волшебным.

– Очень трогательная.

– Вы сами ее написали? – спрашивает она голосом тихим, как шелест ветра в листве.

– Да, – отвечаю я.

Она поворачивается к тумбочке. Там таблетки в бумажных стаканчиках. Ее и мои. Маленькие шарики всех цветов радуги – чтобы мы не забывали их принимать. Медсестры ставят мои лекарства сюда, в эту комнату, хотя по правилам не должны так делать.

– Я слышала эту историю раньше, правда?

– Конечно, – снова отвечаю я, как всегда в подобные дни. Я привык быть терпеливым.

Женщина в постели внимательно изучает мое лицо. Глаза у нее цвета морской волны.

– После вашего чтения мне не так страшно.

– Знаю, – киваю я.

Она вновь отворачивается, я не тороплю ее. Отпускает мою руку и берет стакан воды с тумбочки. Делает глоток.

– А это правда? – Она чуть приподнимается в кровати, чтобы допить воду. У нее еще есть на это силы. – Вы знали этих людей?

– Да.

Я мог бы сказать больше, но не спешу. Она по-прежнему так красива!

– И все-таки… за кого Элли вышла замуж?

– За того, кого выбрала.

– Так за кого же?

Я улыбаюсь.

– Вы поймете, – обещаю я. – К концу дня вы все поймете.

Она не знает, что и думать, и тем не менее допытываться перестает. Суетится, беспокоится, прикидывает, о чем бы еще меня спросить. Берет стаканчик с таблетками:

– Это мое?

– Нет, ваше здесь.

Я придвигаю ей другой стаканчик. Даже подать не могу – пальцы не сгибаются. Она берет таблетки и смотрит внутрь, явно не понимая, что с ними делать. Я беру свой стакан двумя руками и высыпаю лекарства в рот. Жена повторяет за мной. Сегодня обошлось без споров. Прекрасно. В шутливом тосте я поднимаю чашку и делаю глоток чая, запивая таблетки. Чай уже остыл. Жена запивает свои пилюли водой.

За окном поют птицы, мы оба поворачиваем головы и молча слушаем, наслаждаясь близостью к природе. Внезапно очарование пропадает, грустная женщина делает глубокий вдох и говорит:

– Я должна спросить у вас еще кое-что.

– Что угодно. Буду рад ответить.

– Мне трудно об этом говорить…

Она старается не смотреть на меня, отводит глаза. Она всегда так прятала свои чувства. Кое-что не меняется.

– Не торопитесь, – предлагаю я. Потому что знаю, о чем она спросит.

Внезапно она поворачивается ко мне и смотрит прямо в глаза. Пытается улыбнуться, нежно – не как любимому, а как ребенку.

– Не хочу смущать вас, с вами так приятно разговаривать, но…

Я жду. Ее слова не заденут меня. Просто в который раз вырвут кусок моего сердца и оставят на нем уродливый шрам.

– Кто вы?

Мы живем в доме престарелых уже три года. Это жена так решила. Во-первых, потому что отсюда недалеко до нашего дома, а во-вторых, потому что думала, что мне будет легче. Дом мы сдали в аренду, потому что ни я, ни она не могли его продать. Подписали необходимые бумаги и в обмен на ограничение свободы получили место, где нам предстояло жить и умереть.

Конечно, жена была права. Один бы я со всем не справился, когда старость и болезни одолели нас обоих. Жизнь кончается, бегут ее последние минуты, и часы тикают все громче. Интересно, я один их слышу?