Тени сумерек - Белгарион Берен. Страница 161

Она читала и читала — пока не выгорело масло в светильнике. Но даже и тогда тенгвар пылали на изнанке ее век: «Так вот зачем пришли люди — не последыши, а наследники, завершающие начатое, — выправить Искажение Арды, предвиденное прежде, нежели были они замышлены, и более того — явить величие Эру, возвысить Песнь и превзойти Видение Мира! Ибо Арда Исцеленная будет выше Арды Неискаженной — и все же это будет именно Арда Неискаженная!»

Лютиэн поняла, почему не верит в предательство Берена. Такую надежду нельзя было предать. Невозможно — прежде душа разлучится с телом.

Она найдет пути бежать и проникнуть в Дортонион.

Сама того не заметив, она погрузилась в сон — и приснились ей горы. Никогда раньше она не подходила к ним близко — а теперь она продвигалась верх по снежному склону; продвигалась медленно и с трудом, по колено увязая в снегу — но все же вверх и вверх…

Вверх и вверх — а потом гребень — и вниз… А потом снова вверх и вверх — по крутому склону, иногда помогая себе руками… А голова болит и кружится, и заплечный мешок невыносимо тянет плечи. Они пылают… Словно лямки сделаны из железа и раскалены докрасна… Бедра тоже горят… А от коленей и ниже ноги — две бесчувственные колоды, которые уже и боли не ведают… Башлык сбился на самый нос… Гили приподнял его — и глаза тут же залепило снегом.

Аван был далеко впереди.

— Не отставай! — Рандир ткнул его в спину. — Нельзя нам друг друга потерять в этакой-то каше!

— А-ха… — выдохнул Гили и поплелся дальше.

Они догнали Авана, когда вышли на гребень — он отдыхал, опираясь на свой посох. Гили упал на снег, зачерпнул ладонью горсть и кинул в рот. Пить хотелось все время, невыносимо — но снег долго не таял на языке, оставаясь холодной колкой пылью.

— Спустимся туда, — сказал Аван. — И переждем этот снегопад.

— А если он зарядил на три-четыре дня?

— Тогда застрянем здесь и подохнем все. Но не должно быть так. В это время года — навряд ли.

— Идем, — Аван поковылял вперед.

Ветер здесь бил не в лицо, а в спину — и снега было меньше. Но все трое так устали, что продвигались еле-еле. Пот замерзал на волосах, бородах старших горцев и ворсинках шерстяных капюшонов. Не отпускала тошнота.

Горы были огромны. Больше, чем те, отрезающие Хитлум от Нижнего Белерианда. Они ползли по одному только склону два дня — а он все не кончался и не кончался… Теперь они вышли наконец на гребень — и будут ползти еще два дня по другому склону… А там будет крутой перевал, и лишь за ним — спуск в Дортонион.

Гили спросил, когда они только отпустили лошадей и начали подъем — правда ли, что здесь Берен переходил горы?

— Не, — ответил Рандир. — Ежели он шел прямо и спустился ровно в Дориат — то здесь он идти не мог, а взял восточнее. Там и вовсе непроходимая круть, и если ярн выжил, то вели его боги, не иначе. А этот перевал зовется Нахар. Пройти здесь можно, если зима мягкая. В межвременье никак — ветра злые.

«Злые ветра?» — думал теперь Гили, ежась под ударами вьюжных порывов. — «А это какой — добрый?»

Поначалу с ними были три вязанки хвороста. Теперь осталась одна.

— Если завтра не перейдем Нахар — сгинем здесь все, — сказал Аван. Гили с легкостью поверил ему — он не знал, переживет ли эту ночь.

Они забились в щель между двумя каменными глыбами, а с третьей стороны, от ветра, набросали снега. Пока бросали, варежки Гили промокли совершенно, но он не жаловался. Забрался внутрь, снял мокрые варежки и, заткнув их за пояс, начал согревать руки дыханием. Потом начал обламывать хворост — самые тонкие веточки.

Последняя вязанка. Если завтра они не перейдут Нахар — им конец, сказал Рандир. Они замерзнут здесь.

Аван после долгих попыток все-таки запалил трут. Пламя лизнуло нащепанные прутики, разгорелось ярче. Сделали очаг из двух булыжников, Рандир нагреб снега в бронзовый котелок. Гили уже знал, что на этой высоте кипящая вода все равно не согреет. И — странное дело — ни пить, ни есть не хотелось, хотя он и чувствовал себя вдребезги усталым и совсем больным. Нужно было заставлять себя. Каждый из них должен выпить по котелку воды, если не хочет умереть, сказал Аван.

Жевать и пить воду — это была такая же работа, как и перебирать ногами, протаптывая дорогу в снегу. Жесткие куски вяленого мяса не сдавались зубам, распухший язык не чувствовал вкуса меда. Гили прежде не мог себе представить такого — чтоб его да не обрадовал мед…

— Ты первым, — сказал Аван, когда вода начала шевелиться в котле. Гили покорно принял котелок. Даже благодарность была лишней: сейчас все трое были одно. Они поверили надежде, которую Берен вложил, уходя, в сердце своему оруженосцу. На дне котомки Гили хранил пряжку в виде весеннего цветка, Палантир и самострел — подарок государя гномов. На шее, на крепком кожаном шнурке — кольцо государя Фелагунда. А на дне души у него было слова из песни, которую ярн когда-то сложил. И все они шли сейчас затем, чтобы Руско добрался до того, кто заповедал это им, и сказал эти слова.

В общем-то, любой из них мог бы это сделать — после ухода Гили доверил тайну старшим; но оба горца, не сговариваясь, решили, что гонцом может быть лишь он. Ну, разве что в самом крайнем случае…

Гили ушел ночью, никого не спросясь. Аван и Рандир должны были встретить его в условленном месте, якобы отстав от погони. Они решили никому больше не открывать своей тайны — даже на Нимроса положиться было нельзя. На кого Гили не смотрел, на том видел печать безнадежности. Даже те, кто не верил в предательство Берена, считали, что он мертв — а как же иначе? Гили долго колебался даже в отношении Рандира и Авана — открыться или нет?

…Там уже, наверное, нашли коней и все поняли про побег троих. Погони можно было не бояться — они ушли далеко, запутали следы в Нан-Дунгротэб, а здесь их и вовсе замела вьюга. Но все-таки Гили мучила порой мысль о том, что их тоже теперь сочтут сумасшедшими или предателями…

Он все-таки немного согрелся. Кипяток был достаточно горячим, чтобы привести его в чувство. Аван бросил туда какие-то травки. Вчера у них хватило сил и дров приготовить мясной отвар из солонины. Сейчас все решили, что ну его к раугам. Устали. Смертельно устали.

— А лютню завтра пустим на растопку, если снег не утихнет, — проворчал Аван.

— Не дам! — испугался Гили.

— Не бойся, шутит он, — Рандир хлопнул мальчика по плечу. — Ты что, Рыжий! Мы ж понимаем, что твоя лютня — она вроде эльфийского плаща-невидимки. Ты с ней где хочешь пройдешь. Пей, — он протянул Гили варево: котелок уже совершил полный круг, нужно было допить остатки и наполнить его снегом сызнова.

— Завтра ты, Рандир, дорогу пробиваешь первым, — сказал Аван, вымачивая в тающей снежной каше сухарь. — Потом я. А Руско не будет, он и так еле идет.

— Я могу, — еле ворочая языком, заспорил Гили.

— Утихни, долинник, — Рандир толкнул его в колено. — На перевал нужно будет подниматься первому ползком, а двум другим на веревке. Так что ты пойдешь сзади, и налегке, чтобы сберечь силы. Понял?

Когда хворост догорел, и все трое кое-как напились и насытились, они забились все на один плащ, укрывшись двумя другими, и заснули холодным, неуютным сном, не обещавшим ни отдыха, ни покоя.

Гили приснился государь Фелагунд. Один, в холодной и темной пещере, закованный в цепи, он ждал смерти. Гили кинулся было к нему на помощь, но чем быстрее он бежал, тем меньше становился — и сам Государь, и пространство, разделявшее их, росли, и вскоре Гили уже не мог охватить взглядом ни свою цель, ни бескрайнюю холодную равнину, что лежала между ними… Но он все бежал и бежал, выбиваясь из сил — пока не упал, зарывшись лицом в снег.

Он проснулся. Снег набился в нос и в рот. Ветер надул на камнях над ними снежную «шапку», а потом смахнул ее на спящих. Аван откашливался, Рандир ругался.

— Ладно, — сказал он, закончив браниться. — Все равно надо уже вставать и идти. Часом больше, часом меньше…